Дарья Плещеева - Булатный перстень

Она шла уверенно, зная, что все перед ней будут расступаться, да с поклонами.

— Где ты, друг мой? — позвала она. — Выходи, покажись!

Голос тоже выдавал ее немалый возраст.

— Долго мне дожидаться? Или я, сударь, девка дворовая, что ты мне и слова сказать не желаешь?!

Сердить такую даму было опасно.

Из-за кресла появился сутулый старый господин. Тотчас же к нему протянулась пухлая, в дорогих кольцах и запястьях рука, выглядывая из кружев, которые были едва ли не ценнее колец.

— Ступай сюда, друг мой. Вечно я должна тебя из всяких моветонов, как нашкодившего кота, вытаскивать. Сюда ступай, говорю!

Старый господин сделал шаг.

— Vox Dei! — раздался возглас, полный отчаяния.

Господин съежился, плечи задрались, голова резко накренилась.

— Друг мой!

— Vox Dei!..

— Долго мне ждать? Ты меня, радость, не серди. Я тиха да кротка — до поры…

Мелкими шагами, словно зачарованный, Vox Dei подошел к даме, и тут оказалось, что она его выше на полголовы.

— Ступай вперед, — велела она. — Там наверху Мишка тебя примет и к лодке отведет. Домой поедем. Да сбрось эту дерюгу. Смех смотреть.

Но тут Vox Dei оказал сопротивление и белого плаща не скинул, так в нем и пошел, не озираясь, к лестнице.

— А вы, голубчики мои, на носах у себя зарубите — лучше вам в лесу с голодной медведицей повстречаться, чем с княгиней Шехонской, когда она недовольна! Мне ведь и в государынину опочивальню дверь всегда открыта! А таких, как вы, мои лакеи и в сени не допускают! Пошли все отсюда вон. Да чтоб я больше про ваши сборища дурацкие не слыхала! Ух, умаялась…

— Я ваш должник навеки, ваше сиятельство, — сказал Ржевский.

— Я твоя должница, сударь. Ну как и впрямь бы до Шешковского дошло? Я б разорилась, голубчика моего из беды выручая. Уж коли Господь мне такого чудака в мужья дал — надобно терпеть да защищать, на то я и жена. Он ведь у меня ни в чем отказу не знает. Что ж ему тихо-то не живется? Митька, Ивашка, тащите меня отседова. Тут ступени аршинной высоты — я такие в Москве лишь и видывала, у деда в хоромах, а тем хоромам, поди, лет триста.

— Сашетта, вы целы? — спросил Ржевский. — Берите своих людей, поедете с ее сиятельством, вас доставят до дома. А мне тут есть чем заняться.

Александра в это время уже стояла возле коленопреклоненного Нерецкого, тоже на коленях, и что-то пылко шептала ему. Она взглянула на Ржевского и поняла, что лучше ему сейчас не перечить. Поднявшись, она подошла к сенатору, всем видом показывая смирение, за ней — Гришка. Пашка, с трудом поднявшись с пола, тоже поплелся к хозяйке, держась за бок и кряхтя.

Убедившись, что она уже на лестнице, Ржевский повернулся к Михайлову.

— Подойдите сюда, — сказал он. — И вы, Новиков. И вы, Ерофеев. А где Усов?

— Тут я, ваша милость. Тут! — Ефимка подошел и показал ободранные кулаки.

— Это еще почище, чем у нас на Упе зимой, на льду, заводские стеношники сходятся, — сказал он. — В рукавицах-то костяшки не раскровянишь.

— Нерецкий! Все кончилось, можете подниматься, — велел Ржевский. — Или не хотите живым отсюда уйти? Непременно надо от кинжала пострадать? Наверх сию же минуту!

Новиков подхватил несостоявшуюся жертву под мышки и поставил на ноги.

— Я ничего не понимаю, — сказал Нерецкий. — Кто эта дама? Что теперь будет?

— Будет то, что я забираю вас с собой. Будем расхлебывать заваренную кашу. А вы, господа, — Ржевский повернулся к масонам, — возвращайтесь в госпиталь или туда, где изволите проживать. И никуда не уезжайте. Ежели вы еще не до конца поняли, во что вляпались, то скоро поймете. Ну, Михайлов, как вам понравилось мое средство? Поверьте — надежнее не бывает!

Глава двадцать вторая

ПОВЕЛИТЕЛЬ ЧИСЕЛ И ИМЕН

Ночь была теплой, и Михайлов, выбравшись из подземелья, обрадовался — после отвратительной сырости вновь ощутил прелесть жизни. Он дохромал до каменной скамьи, сел и понял, каково райское блаженство. Правда, ненадолго. К нему подбежал Родька.

— Алексей Иванович, они из башни в окошко вылезли! И тот, кого я ночью выслеживал, с ними! Он, сдается, главный! Я знаю, куда они побежали, я покажу!

— Показывай! Сколько их?

— Пятеро. Он — сам пятый. Они вон туда сбежали, к пруду! Может, у них там где-то лодка спрятана?

— Черт их разберет.

Михайлов то ли вздохнул, то ли засопел, глядя на господ в белых плащах и белых же лайковых перчатках. Они уже вышли из подземелья, но явно не знали, куда деваться дальше. Иные, не веря, что десятилетний путь ложи «Нептун» уже, в сущности, завершен, пошли следом за княгиней Шехонской, уводящей непутевого и покорного супруга от греха подальше; на что надеялись — бог весть. Иные, отойдя от павильона туда, где открывался вид на реку, тихо беседовали, глядя на освещенную факелами пристань и на две лодки, что привезли Ржевского, княгиню и ее дворню. Кое-кто поспешил к елагинскому дворцу — рассказать хозяину, какой бедой окончилось собрание в павильоне. Эти были самые разумные — оказав собрату-масону, князю Шехонскому, гостеприимство, сам Елагин оказался в сомнительном положении, и как бы не пришлось ему доказывать свою непричастность к заговору «Нептуна»; во всяком случае, чем скорее он узнает о неприятностях, тем лучше для него…

Как странно, думал Михайлов, как причудлива судьба! Считается, что масонское братство сильнее даже моряцкого, а вот выдернули из ложи человека, который силой своей риторики и мрачной фантазии держал вокруг себя людей крепче, чем старший брат, адмирал Грейг, и вот рассыпалось братство в один миг! Вместо него — толпа весьма напуганных людей, ведь никто из них не знал, как поступит Ржевский со сведениями, добытыми этой ночью.

Тут к Михайлову подошел молодой масон. Он уже избавился от белого плаща, под мышкой держа довольно большую шкатулку, в другой руке — матросский сундучок с кольцом в крышке.

— Я вас знаю, вы с «Мстиславца», — сказал он. — Я — Голенищев-Кутузов с «Ростислава».

— Адъютант адмирала?

— Да. Мне нужен господин Ржевский. Не знаете ли, где он?

— Вон там, провожает княгиню.

— Благодарю. Послушайте…

— Что? — Михайлов был не расположен беседовать с масоном и готов на всякую грубость.

— Думайте обо мне, что хотите, но у Гогланда я дрался честно. На верхнем деке пушкарями командовал. Я тогда сделал свой выбор…

— А сюда для чего пришли?

— Слово дал адмиралу: он послал меня с победной реляцией в столицу и велел передать бумаги «Нептуна» и печать на сохранение. И вот я не знаю, как с ними теперь быть.

— Ерофеев! Усов! — Кричать Михайлов умел — в бурю и не так еще доводилось голос повышать.