Владимир Короткевич - Христос приземлился в Гродно. Евангелие от Иуды
— Тогда зачем? — спросил Пётр.
— Правду? Ну хорошо. Я знаю, и вас уже доняло. И вы как на старой сосновой шишке сидите. И сами бы вы его бросили. Да только могли бы припоздниться и попались бы ненароком с ним. И повесили бы вас. А все кричали бы о верности, с какой не бросили вы учителя. А нужно, чтобы он, чтобы все знали: верных нет. Ибо не должен верить ни сосед соседу, ни отец сыну.
— Зачем это вам? — спросил Ильяш.
— А без этого ничего у нас не получится. Учить надо... Ничего, мол, страшного, если сын желает смерти отцовской, поп — смерти епископовой, ибо мы сильнее хотим добра себе, чем зла ближнему. И потому дети должны доносить даже на своих родителей-еретиков, хоть и знают, что ересь влечёт за собой наказание смертью... Так как если дозволена цель, то дозволены и средства.[136]
— Что ж мы, так просто и на дорогу? — заюлил Варфоломей.
— Я их от смерти упас, а они ещё и про деньги толкуют. Ну, ладно уж, ради такой великой цели дадим и денег.
— Сколько? — спросил Фаддей.
— Не обидим. На каждого по тридцать.
— Давай, — после паузы потребовал Пётр.
Все внимательно, как собака, сделавшая стойку, смотрели, как узкие пальцы иезуита высыпают на стол большие, с детскую ладонь, серебряные монеты, как он считает их, складывает столбиками и подвигает к каждому. В дрожащем пламени свечей взблескивали металлические кругляши, чернели провалами приоткрытые пасти, обрисовывались руки, сверкали глаза.
Иезуит ткнул в профиль Жигмонта на серебряном кружке:
— Державно полезный поступок совершаете. И вот видите, сам властелин наш каждого из вас по тридцать раз за подвиг ваш благословляет. А теперь — идите.
Босяцкий встал.
— Да и вы поторопитесь. — Иоанн глядел в окно. — Сам идёт. В конце проулка.
Монах-капеллан открыл двери. И вдруг подал свой насмешливо-безразличный, издевательский голос Михал Ильяш, он же Симон Канонит:
— Босяцкий! А что будет, если мы денег со стола не приберём? И тот поймёт?
Доминиканец оглядел его. Затем холодно пожал плечами:
— Дыба.
Двери затворились за ним.
Все как будто слышали ближе и ближе шаги Христа, но, возможно, это всего лишь стучали их сердца. Сильней и сильней. Сильней и сильней. Наконец дрогнула рука у Варфоломея. Он не выдержал. Не думая о том, что будет, если остальные не уберут денег, схватил монеты, начал жадно рассовывать их по карманам. Потянулась к деньгам другая рука.
Скрипнула калитка. И тут девять рук молниеносно смели серебро со стола. Осталась одна кучка. Перед Ильяшом. Цыгановатый Симон с издевкой глядел угольными глазами на побелевшие лица сообщников. Обводил их взглядом, словно оценивал. Наблюдал на физиономиях страх, алчность, тупую униженность.
Отворились двери. Христос вытер ноги на пороге и ступил в покой.
На столе стояли бутылки, миски, бочонок. Денег на столе не было.
— Идите, водочки тресните, что ли, — пригласил Ильяш-Симон.
Фома, Иуда и Христос подсели к столу. Начали есть. Ели много и ладно, но без жадности. Очень изголодались за день беготни.
— А водочки? — льстиво спросил Пётр.
Что-то в звучании его голоса не понравилось Христу. Он обежал глазами апостолов, но ничего особенного не заметил. Лица как лица. Медные, в резких тенях. И большие кривые тени движутся за ними по стенам, заползают лохматыми — с котёл — головами на стол.
— Н-ну? — спросил Христос. — Нет, Пётр, водку оставь. Этак и город пропьём. Пива глоток плесни.
Тень на столе пила из огромного глиняного кувшина.
— Так что? Сидите? Морды мочите? А руки в бою замочить красным — это вам страшно? А в глине их испачкать на укреплениях — это вам гадко и тяжко?
Молчание.
— Что делать будем? Морды вам чистить? За стены вас выгонять в руки врагам?
Лицо его было суровым.
— Я понимаю, хлопцы, — чуть сдержаннее сказал Христос. — Вам лезть на рожон до конца не хочется. Вас, если схватят, может, и пожалеют по делам вашим. Скажем, не на кол посадят, а в каменный мешок до скончания лет. Всё-таки жизнь. Вы не то, что я. Вас они не могут до конца ненавидеть, а меня ненавидят, ибо я свидетельствую о том, что дела у них злые. Что все заповеди человеческие они подменили одной, десятой: «Чти предателей, и хорошо тебе будет».
Глядел на потупленные головы.
— И всё же последний раз спрашиваю. Будете вы воинами за правду или так и останетесь пропойцами и злодеями? Будете со мной? С ними?
Пётр шнырял глазами по рожам сообщников. Решился:
— Известно, с тобой.
— Ты не сомневайся, — поддержал его Варфоломей.
— Брось, — загудели голоса. — Чего там... С начала идём... Ты на тот свет, и мы вослед.
Братчик вглядывался в лица. Люди старались смотреть ему в глаза, и каждый иной, не такой простодушный, заметил бы, что они стараются. Но этот не заметил, и, кроме того, ему хотелось верить.
— Ладно. Собирайтесь. Сейчас же идите таскать камни на забрала. А ты куда, Тумаш? Натягался, кажется?
— Я к воротам. Там где-нибудь и посплю. — И Фома вышел из хаты.
Апостолы начали собираться. Только Иуда снял поршни, отодвинул от краешка стола миски, положил на него тетрадь со своими записями, скинул плащ и сделал из него подобие подушки. Зевнул:
— А я тут лягу... Прости... Я успею...
— Понятно, — сказал Христос. — Две же ночи не спал. Вздремни. Разбужу утром.
Иуда, не раздеваясь, лёг на скамью. Чуть только голова его опустилась на свёрток, он заснул. Словно в тёмный, глубокий омут канул. Словно ринулся в бездну.
— Ну так пойдём, — проговорил Христос. — Работать будете, как волы. Помните, дали слово.
— Понятно, — изъявил готовность Пётр.
И снова что-то неискреннее померещилось Христу в его голосе.
— Смотрите только, чтобы мне не пришлось сказать: один из вас сегодня не предаст меня.
Пронзительно и свежо начали кричать над сонным городом первые петухи. Люди вышли. Иуда спал каменным сном. И тут снова отворились двери, и в щёлочку осторожно просунулось горбоносое, в сетке крупных, жёстких морщин, лицо Матфея.
— Раввуни, — шёпотом позвал он. Потом погромче: — Раввуни.
В покое слышно было только сонное, ровное дыхание.
И тогда Даниил подобрался, осторожно взял со стола рукопись, вышел на цыпочках и затворил за собою двери.
Перекличка петухов всё ещё продолжалась. Кричал один. Отвечал ему хриплым басом соседский. Ещё один. Ещё. Совсем издалека тоненькой ниточкой отзывался голос ещё какого-то. Каждый очередной крик вызывал мелодическую лавину звуков.
Кричали первые петухи над городом. Люди сквозь сон слышали их и не знали, что вторых петухов многие не услышат.
Глава 45
