Глаза Сатаны (СИ) - Волошин Константин
– Дядя Демид, кажись ранен... один.
– Поглядим, – недовольно бросил Демид и приблизился к кучке мужиков, толпившихся поблизости. – Что, селяне? Чего так притихли?
– Э, мил человек, – отозвался бойкий на язык мужик с бритым подбородком, – чего тут много говорить, когда паны и вовсе озверели. Сам глядел, что у нас деется.
– Богу дуду отдал ваш пан. На недельку вздохнёте хоть, пока наследники не нагрянут. Так?
– Так-то так, мил человек, да нам от этого как бы худо не случилось. Были многие из нас вольными казаками, да то времечко прошло. Жди теперь ещё больших притеснений. Вон Фома семью бросает. А что делать ему?
– Будто не привыкли к ярму! – зло вскричал Демид. – И остальное перетерпите. Такая доля у нашего народа. Кто виноват, что земли наши разодрали на шматки свои же? Теперь под Польшу отпали. Дурни, одно слово!
Ивась кликнул Демида.
– Добрый человек, – обратился к подошедшему Демиду раненый, – что присоветуешь мне, поранен я.
Демид склонился к кровоточащей ноге, из бедра которой обильно сочилась тёмная кровь.
– Рана пустяковая, одначе без знахарки трудно будет. Ползи к ней, и побыстрей. Тебя как звать будет? – повернулся он к второму мужику.
– Меня-то? Омелько, пан казак. Омелько Брыль.
– Я к чему? – продолжил Демид, провожая раненого, подхваченного мужиками. – Фома-москаль решил с нами уйти. Ты-то что решил?
Этот, ещё молодой мужик лет двадцати пяти, помялся, потом молвил неуверенно, потупившись:
– Видно, остаться здесь – самому в петлю залезть, пан казак. Да и мало что я могу здесь потерять. Всё и так отобрал проклятый! – И он бросил на сидящего ещё пана злобный взгляд своих карих глаз. – Пойду с вами, пан казак! Вот только коня я не догадался взять из конюшни пана.
– Это поправимо. Мимо поедем, заберём. И харчей не мешало бы прихватить побольше. А с оружием как?
– Да кто ж о нём вспомнил-то? Теперь надо и о нём подумать. Мы тех собак порешили, а оружие при них осталось. Да и в доме пана можно поживиться – там одни слуги да супруга остались. Блажит...
– Хорошо, Омелько. Приготовься, хотя, что тебе готовить? В доме пана заберёшь всё, что нужно. Семья есть?
– Уже нет, пан казак. Один я остался, – в голосе мужика слышны были неподдельное горе и озлобленность.
– Тогда и раздумывать нечего, – заметил Демид, избегая тяжёлой для мужика темы. – Скоро Фома вернётся – сядем и поедем. Темнеет, а мы всё ещё торчим тут. Поспешать надо. Где пистолеты?
– Ой, пан казак! Мы с перепугу всё побросали! Что теперь будет?
– Ивась, дождёшься Фому, догонишь нас, а мы поспешим, дело не терпит. К дому пана поспешайте.
Демид пустил коня скорым шагом, Омелько семенил рядом.
Дом пана голосил бабьими голосами. У крыльца топтался конюх и нерешительно поглядывал на приближающихся всадника и пешего.
– Ну-ка, приятель, – грубо молвил Демид конюху. – Оседлай нам пару лучших коней, да поторопись! Спешим мы.
Подошёл Омелько, довольно вздохнул, протянул два пистолета.
– Слава Богу! Сохранились. Боялся, что уволокут!
– Больше не теряй, казак!
– Я ж не казак, пан! Никогда пистоля и в руках не держал. Выстрелил он, так я тут же его отбросил. Испугался дюже. Боязно...
– Привыкнешь. Это дело нехитрое. Всяк с этого начинает. С конём управишься? Иди в дом. Поищем чего-нибудь.
Демид не стал ожидать ответа. Он шагнул в сени большой хаты под соломой. Там горела лучина, а в открытую дверь виднелась горница со свечами в бронзовом канделябре.
В горнице рыдала женщина, рядом с кувшином воды стояла девушка. Она обернулась на звук шагов, в глазах застыл страх, граничащий с ужасом. Демиду стало не по себе от этих мечущих глаз.
– Ты чего? Не трону, не бойся! Для этого можно взять эту панну, – и он вздёрнул подбородок на женщину.
Та села, злобно уставилась мокрыми глазами на казака, прошипела с сильным польским акцентом:
– Проклятые! Быдло! Свиньи, звери!
Демида ударило в голову от этих презрительных слов, полных открытой неутолимой злобы. Глаза его прищурились в недобром смятении. Рука взметнулась и нагайка рассекла воздух, опустившись на мокрое лицо, горящее неукротимой ненавистью.
Женщина и девушка взвизгнули, девушка в ужасе прикрыла рот рукой, а полячка задохнулась от боли и неожиданного удара.
– Никогда не думала, как это другим приходится, сучка?! – прошипел Демид, чувствуя, как ярость разгорается в нём. – Ты ещё смеешь жаловаться? Я покажу, как мучается народ от таких, как ты, потаскуха польская!
Женщина готова была ответить, но новый хлёсткий удар нагайки вырвал из нутра женщины лишь очередной вопль боли и ужаса.
– Ты сама напросилась, сука! Эй, ты, – повернулся он к девушке. – Где у них деньги, драгоценности? Тотчас принеси! Убью обоих!
Вид Демида был столь грозен, что служанка метнулась в другую комнату, оставив дверь открытой. То была спальня, виднелась кровать под дорогим узорчатым покрывалом, мрачно поблёскивающим в густых сумерках.
Омелько стоял, словно изваяние, не смея шевельнуться. Демид обернулся к нему, посмотрел в лицо, спросил шипящим голосом:
– Де хочешь попробовать панской плоти, Омелько? Сладкая, душистая, а?
Омелько затряс отрицательно головой, не в силах вымолвить слово. Он бы и ответил чего, но язык не слушался.
– Ладно тебе, друг! Иди, отбери себе из одежды и обувки чего получше. Да не стесняйся. Казак должен выглядеть достойно. Пану больше ничего в этом доме не понадобится. Иди же и поторопись!
Женщина больше не выла, не плакала, только смотрела молча злобными глазами. Даже слёзы высохли. И Демиду показалось, что она только и ждёт, когда он покинет её дом и ей представится возможность насладиться местью, вымещая всё на несчастных селянах.
Он подошёл вплотную. Хозяйка не испугалась. Только плотнее сжала в кулаке надушенный мокрый платок.
– Тебе больше ничего не понадобится в этом мире, сучка! – голос Демида шипел, глаза так и оставались прищуренными, лицо бледно. Он рванул с её шеи цепочку с кулоном, оглядел руки, грубо сорвал перстни, обдирая кожу с пальцев, осмотрелся. Больше ничего здесь не было.
В это время вернулась девушка с двумя шкатулками в трясущихся руках.
– Ключей не нашла, – пролепетала она бледными губами, не смея поднять глаза на Демида.
– Не трясись, дурёха! Сейчас откроем, – он выхватил из ножен саблю и сильно рубанул по большей из шкатулок. Крышка разлетелась на щепки и перед глазами сверкнула груда золоти и серебряных монет. – Вот это порядок, посмотрим, что в другой.
В другой оказались женские драгоценности, и их было много.
– Видишь, девка, какие богатства накопил пан с панной? И всё это нашим с тобой горбом! Теперь пусть попробуют откупиться перед Господом за все свои паскудные дела!
Он вытащил перстень с фиолетовым камнем, посмотрел на девушку.
– Возьми себе, тебе пойдёт. Будешь красоваться перед женихом.
Она испуганно отвела руки за спину, отступила назад, прошептала в страхе, вскинула глаза, полные ужаса:
– Нет, нет! Я не могу, пан!..
– И то верно. Лучше возьми денег немного. Иначе будет подозрительно.
Демид насильно всунул перепуганной девушке горсть серебра, толкнул к двери и грубо прикрикнул.
В горницу вошёл Карпо, доложил, хмуро оглядев помещение и сжавшуюся на тахте женщину.
– Демид, кони готовы. Харч уложен.
– Хорошо что ты придел. Этот Омелько очумел от страха. Пойди с ним, поищи обувку и одежду. Верите побольше, мы тож поизносились с тобой. И с кровати попону возьмите. Она большая и сойдёт под палатку при дожде. И оружие не забудьте.
– А вот на стене висит. Чай целое.
Демид быстро сорвал с настенного ковра мушкет, пару сабель, копьё отбросил, а булаву прихватил, как и дорогой кинжал в ножнах с бирюзой и серебром вдоль ножен.
Омелько всё же очнулся и последовал за Карпом. Появился Ивась с Фомой. Они с удивлением взирали на разгром в горнице, на панну, так и не вставшую с тахты. Фома подошёл ближе, посмотрел в лицо, проговорил злорадно
