Джайлс Кристиан - Ворон. Сыны грома
– Сказал что? – проговорил я, безуспешно притворяясь ничего не понимающим. Пенда опустил подбородок, приподняв брови. Я вздохнул. – Нет, не сказал. И ты не скажешь, Пенда, если не хочешь, чтобы мой башмак познакомился с твоим задом.
С усмешкой покачав головой, сакс почесал свой длинный шрам и провел рукой по густым волосам, ероша острые пики.
– Странный ты парень, Ворон. В толпу валлийцев можешь броситься только так, а при виде тощей девицы у тебя дрожат коленки.
– Закрой хлебало, Пенда, – проговорил я не то угрожающе, не то умоляюще, прекрасно осознавая, какой жалкий у меня при этом вид. Не в силах что-то исправить, я лишь пробормотал в довершение собственного позора: – Прошу тебя.
Пенда взглянул на Кинетрит, потом снова на меня, как будто стоя на перепутье и решая, куда идти.
– Я буду хранить твою тайну, дружище, – сказал он наконец, – покуда ты будешь исправно смачивать мой язык медовухой Брама. Хитрый сукин сын держит свои запасы при себе, и, ежели судить по тому глоточку, запасы недурные. Мой отец говорил, что после хорошей выпивки мужчина способен на все. Однажды он целых три мили шел до дома на бровях, после того как отведал вкусного меда. Ну, а сохранить твою маленькую тайну и вовсе не составит труда.
Я протянул руку, и мы ухватили друг друга за запястья.
– Будет тебе мед, – сказал я.
Брам напивался не реже, чем бывал трезв, и украсть у него немного медовухи казалось делом нехитрым. Даже раскровавленный нос или синяк под глазом не были бы слишком большой платой за молчание Пенды.
– Продолжай помешивать его и сними с огня, как только начнет бурлить, – торжественно произнесла Кинетрит, передавая палочку Арнвиду. Улаф перевел ее слова на норвежский. Лицо у повара было такое, будто он девять дней и ночей голодал, пронзенный копьем, вися на мировом древе, и вот теперь постиг тайну священных рун. – Если дашь закипеть, испортишь вкус, – прибавила Кинетрит и, понюхав варево напоследок, отвернулась от костра.
Арнвид деловито кивнул. Все с надеждой устремили голодные взоры на повара, а Кинетрит посмотрела на меня и улыбнулась, отчего у меня в животе будто сапсан расправил крылья.
– Ты весь грязный, Ворон, – проговорила она, оглядывая меня. Мой язык прилип к небу, потому я только кивнул и глупо улыбнулся. – Пожалуй, это можно поправить; ведь если ты заметил, вон там есть капелька воды, – Кинетрит кивнула в сторону океана, который был гладок, как лист чеканного золота: лишь у самого края воды пенились ленивые волны. – Надеюсь, этого хватит, чтобы тебя отмыть. – Она коснулась пальцем моей щеки. – Похоже, грязь на тебе старше, чем Улаф.
Кинетрит взяла меня под руку и повела к морю, не обращая внимания на викингов, которые принялись перемигиваться и подталкивать друг друга.
– Ты все еще носишь эти перья, – сказала она, когда я стягивал башмаки. – Я не ждала, что ты будешь таскать их вечно. Это же была просто шутка.
Я, словно оправдываясь, пожал плечами:
– Они мне нравятся.
Тень улыбки коснулась губ и щек Кинетрит. Я шагнул в море.
– Раздевайся, если все это к тебе не приросло, – сказала она, кивком указывая на мои штаны и рубаху. – А то перепачкаешь океан так, что в него никто уже не сможет войти.
Сняв рубашку, я бросил ее рядом с башмаками и улыбнулся. Кинетрит ответила мне каменным взглядом, каким матери награждают своих сорванцов, прежде чем предоставить ореховому пруту высказать остальное.
– Все снимать? – спросил я.
– А что, когда море холодное, викинги купаются в одежде?
– Викинги вообще не купаются, – сказал я, хотя это не было правдой.
Мы умывали лица и расчесывали волосы по утрам. Если удавалось, мыли руки перед едой. И купались, но тогда, когда английские девушки не стояли тут же и не взвешивали нас взглядом, как товар на весах. Кинетрит закатила глаза.
– Не надо меня торопить, женщина, – пробормотал я, отстегивая булавку. Под взором прекрасной англичанки мои пальцы стали неловкими и слушались меня так плохо, словно принадлежали не мне. – Отвернись, – сказал я.
– Отвернусь, если отвернешься и ты, – ответила она, лукаво приподняв одну бровь, и мое сердце вдруг забилось в груди, как рыба в ивовом садке.
Потому что Кинетрит начала раздеваться.
Глава 4
Делая вид, что не слышу свистков и улюлюканья, я как попало бросил одежду и кольчугу на песок и в чем мать родила пошел к воде. Я знал, что свистят не мне: Кинетрит тоже была раздета – почти совсем. Соприкоснувшись с водой, нижняя сорочка стала прозрачной, и сквозь нее проступил темный треугольничек волос внизу живота. На груди просвечивали заостренные соски. Позволив себе на несколько мгновений задержать на них взгляд, я нырнул и вскоре вынырнул, сморкаясь и по-собачьи тряся волосами.
– Вода холоднее, чем кажется, – сказал я.
Кинетрит плавала легко. Время от времени она переворачивалась и лежала на спине, как, играя, делают тюлени.
– Отец рассказывал, что римляне выкладывали камнем огромные ямы и наполняли их водой, которая всегда была теплой.
– Как же им удавалось делать так, чтобы она не остывала? – недоверчиво спросил я.
– Внизу они устраивали каменные клети, где разводили огонь. Тепло поднималось и нагревало воду.
– Тогда ясно, почему их империя распалась, а Рим сгорел дотла.
Я представил себе теплый край, где мужчины лениво лежат в больших каменных котлах. И пока они трут друг другу спины, воины с дикими очами грабят и жгут их дома.
– Дураки, – пробормотал я, зачерпывая горсть песку, чтобы потереть себе под мышками. – От теплой воды мужчина раскисает.
При этих словах я вздрогнул от холода и снова нырнул, а когда вынырнул и стал оглядываться, ища Кинетрит, то увидел лишь ее ступни: они поднимали брызги и оставляли после себя дорожку на воде. Я позвал девушку, но шум волны, плеск от собственных движений и тюленьи крики помешали ей меня услышать. Я поплыл следом, лягаясь и словно норовя уцепиться за воду руками.
Когда Кинетрит остановилась, я был изнурен. Прежде мне и в голову не приходило, что от плавания сила вытекает из мужчины, как кровь из перерезанной жилы. Потеряв уважение к римлянам, я зауважал рыб. Мы уплыли не очень далеко, но оставили позади «Змея» (Бьорн и Бьярни, снова поднявшиеся на борт, проводили нас гиканьем) и обогнули небольшой каменистый мыс, о который плескались волны. За камнями мы увидели укромную бухточку, где можно было перевести дух.
– Тебе… пора… отдохнуть, – с трудом проговорил я.
К моему облегчению, Кинетрит уже направилась к бухте.
Когда я выбрался на берег (полоса песка была так коротка, что от одного ее края до другого легко долетело бы копье), Кинетрит сидела, обхватив колени и встряхивая волосами. Я сел на мелководье, лицом к восходящему солнцу, и притворился довольным, хотя, по правде, просто не хотел вставать. Внезапно песок у меня под рукой зашевелился. Отшатнувшись, я увидел камбалу, которая стремительно бросилась прочь, подняв вихрь песчинок. Белые чайки кричали и кувыркались в бледно-голубом небе, напоминая нам о том, что в этой бухте мы незваные гости.