Эдвард Бульвер-Литтон - Кола ди Риенцо, последний римский трибун
— Эта перемена предшествует казни. Несчастный разбойник сейчас умрет!
Монреаль перекрестился и заговорил опять:
— Я рыцарь и благородный, — сказал он с гордостью, — я избрал военное поприще; но не хочу скрывать этого — равные мне смотрели на меня как на человека, который запятнал свой герб слишком безрассудной погоней за славой и корыстью. Я хочу примириться со своим орденом», приобрести новое имя, оправдать себя перед великим магистром и первосвященником. Я получал намеки, господа, намеки, что я могу лучше всего подвинуть свое дело, восстановив порядок в папской столице. Легат Альборнос (вот его письмо) просит меня наблюдать за сенатором.
— Право, — прервал Пандульфо, — я слышу шаги внизу.
— Это чернь идет посмотреть на казнь разбойника, — сказал Бруттини, — продолжайте, господин кавалер.
— И, — сказал Монреаль, окинув прежде слушателей взглядом, — как вы думаете, не полезно ли было бы возвратить Колонну и смелых баронов Палестрины, в виде предосторожности против слишком произвольной власти сенатора?
— Выпьем это за их здоровье, — вскричал Вивальди, вставая.
Вся компания поднялась как бы по внезапному побуждению.
— За здоровье осаждаемых баронов! — громко закричала она.
— А потом, — продолжал Монреаль, — позвольте мне сделать скромное замечание: что, если бы вы дали сенатору товарища? В этом для него нет никакого оскорбления. Еще недавно один из Колоннов, бывший сенатором, имел товарища в лице Бертольдо Орсини.
— Благоразумнейшая предосторожность, — вскричал Вивальди. — И где можно сыскать товарища, подобного Пандульфо ди Гвидо?
— Viva Pandulfo di Gvido! — вскричали гости, и опять их кубки были осушены до дна.
— И если в этом я могу помочь вам, посредством откровенных объяснений с сенатором, то приказывайте Монреалю.
— Viva Fra Moreale! — вскричали Бруттини и Вивальди дуэтом.
— За здоровье всех, друзья мои, — продолжал Бруттини; — за здоровье баронов, старых друзей Рима; за здоровье Пандульфо ди Гвидо, нового товарища сенатора; и за Фра Мореале, нового подесты Рима.
— Колокол замолчал, — сказал Вивальди, ставя свой кубок на стол.
— Да помилует небо разбойника! — прибавил Бруттини.
Едва он сказал это, как послышались три удара в дверь; гости взглянули друг на друга в немом изумлении.
— Новые гости! — сказал Монреаль. — Я просил нескольких верных друзей прийти к нам в этот вечер. Я очень рад им! Войдите!
Дверь медленно отворилась и по трое в ряд в полном вооружении вошли телохранители сенатора. Они подвигались вперед решительно и безмолвно. Свечи отражались на их нагрудниках, как будто на стене из стали.
Ни одного слова не было произнесено пирующими, все они, казалось, окаменели. Телохранители расступились, и показался сам Риенцо. Он подошел к столу и, сложив руки, медленно переводил глаза с одного гостя на другого, наконец, остановил их на Монреале, который один из всех собеседников сумел оправиться от внезапного изумления.
И когда эти два человека, оба столь знаменитые, гордые, умные и честолюбивые, стояли друг против друга, то казалось, будто бы два соперничествующих духа — силы и ума, порядка и раздора, меча и секиры, два враждующих начала, из которых одно управляет государствами, а другое ниспровергает их, — встретились лицом к лицу, оба они были безмолвны, как бы очарованные взглядом друг друга, превосходя окружающих высотой роста и благородством вида.
Монреаль, с принужденной улыбкой, заговорил первым.
— Римский сенатор! Смею ли я думать, что мой скромный пир прельщает тебя и что эти вооруженные люди — любезный комплимент тому, для кого оружие было забавой.
Риенцо не отвечал, но дал знак своим телохранителям.
Монреаль был схвачен в одно мгновение. Риенцо опять посмотрел на гостей — и Пандульфо ди Гвидо, дрожащий, оцепенелый, в ужасе, не мог вынести сверкающего взгляда сенатора. Риенцо медленно указал рукой на несчастного гражданина, Пандульфо увидел это, понял свою участь, вскрикнул — и упал без чувств на руки солдат.
Другим быстрым взглядом сенатор окинул стол и пошел прочь с презрительной улыбкой, как будто ища другой не менее важной жертвы. До сих пор он не сказал ни одного слова, все было немым зрелищем, и его угрюмое молчание придало еще более леденящий ужас его внезапному появлению. Только дойдя до двери, он обернулся назад, посмотрел на смелое и бесстрашное лицо провансальца и сказал почти шепотом:
— Вальтер де Монреаль! Ты слышал колокол смерти!
IV
Приговор над Вальтером Монреалем
Вождь Великой Компании был отведен в тюрьму Капитолия. Теперь в одном и том же здании помещались два соперника по управлению Римом; один занимал тюрьму, другой — палаты. Телохранители заковали Монреаля в цепи и при свете лампы, оставленной на столе, Монреаль увидел, что он не один: братья опередили его.
— Счастливая встреча, — сказал рыцарь св. Иоанна, — нам случалось проводить более приятные ночи, нежели какой обещает быть эта.
— И ты можешь шутить, Вальтер! — сказал Аримбальдо, чуть не плача. — Разве ты не знаешь, что наша участь решена? Смерть висит над нами.
— Смерть! — повторил Монреаль, и только теперь изменился в лице. Может быть, первый раз в жизни он почувствовал дрожь и мучение страха.
— Смерть! — повторил он. — Невозможно! Он не посмеет!! Солдаты-норманны — они взбунтуются, они вырвут нас из рук палача!
— Оставь эту пустую надежду, — сказал Бреттоне угрюмо, — солдаты стоят лагерем под Палестриной.
— Как? Олух, дурак! Так ты воротился в Рим без них! Неужели мы наедине с этим страшным человеком?
— Ты олух! Зачем ты приехал сюда? — отвечал брат.
— Зачем! Я знал, что ты начальник войска; и — впрочем ты прав, я был глуп, противопоставил хитрому трибуну такую голову, как твоя. Довольно! Упреки бесполезны. Когда вас арестовали?
— В сумерки, в ту минуту, когда мы входили в ворота Рима. Риенцо сделал это тайно.
— Гм! Что мог он узнать для обвинения меня? Кто мог меня выдать? Мои секретари — люди испытанные, надежные, исключая разве этого молодого человека; да и он так усерден, этот Анджело Виллани!
— Виллани! Анджело Виллани! — вскричали оба брата Монреаля вместе. — Ты что-нибудь доверил ему?
— Боюсь, он должен был видеть, по крайней мере отчасти, мою переписку с вами и с баронами: он был в числе моих писцов. Разве вы знаете что-нибудь о нем?
— Вальтер, небо помрачило твой рассудок, — отвечал Бреттоне. — Анджело Виллани любимый холоп сенатора.
— Так его глаза обманули меня, — прошептал Монреаль торжественно и с трепетом, — дух ее, по-видимому, возвратился на землю, и Бог карает меня из ее могилы!
