Эдвард Бульвер-Литтон - Кола ди Риенцо, последний римский трибун
Этого только и хотели братья; они с очевидной радостью одобрили предложение сенатора.
Риенцо послал за начальником своих телохранителей, тем самым Рикардо Аннибальди, с которым читатель познакомился уже прежде, как с противником Монреаля в единоборстве. Этот молодой человек, один из немногих нобилей, принявших сторону сенатора, выказал большую храбрость и военные способности и обещал, если бы судьба пощадила его жизнь[31], сделаться одним из лучших полководцев своего времени.
— Милый Аннибальди, — сказал Риенцо, — наконец я могу выполнить план, о котором мы тайно совещались. Я беру с собой в Рим двух провансальских начальников и оставляю вас предводителем войска. Палестрина теперь сдастся, да! Ха, ха, ха! Палестрина теперь сдастся!
— Клянусь, я думаю то же, сенатор, — отвечал Аннибальди.
Сенатор подробно изложил Аннибальди составленный им план взятия города, и искусный в военном деле Аннибальди тотчас же признал его реальность.
Со своим римским отрядом и братьями Монреаля, из которых один ехал от него справа, а другой слева, Риенцо отправился в Рим.
В эту ночь Монреаль давал пир Пандульфо ди Гвидо и некоторым из главнейших граждан.
Пандульфо сидел по правую руку рыцаря св. Иоанна, и Монреаль осыпал его знаками самого вежливого внимания.
— Выпейте со мной этого вина — оно из Кьянской долины, близ Монте Пульчьяно, — сказал Монреаль. — Помнится, ученые говорят, что это место было знаменито издавна. В самом деле, вино имеет превосходный букет.
— Я слышал, — сказал Бруттини, один из меньших баронов, — что в этом отношении сын содержателя постоялого двора употребил свою книжную ученость в некоторую пользу: он знает каждое место, где растет лучший виноград.
— Как! Сенатор сделался пьяницей! — воскликнул Монреаль, выпивая залпом большой кубок. — Это должно делать его неспособным к делам. Жаль.
— Поистине так, — сказал Пандульфо, — человек, стоящий во главе государства, должен быть воздержан.
— О, — прошептал Монреаль, — если бы ваш спокойный, здравый смысл управлял Римом, то действительно столица Италии могла бы наслаждаться миром. Синьор Вивальди, — прибавил он, обращаясь к богатому скупщику, — эти беспорядки вредят торговле.
— Очень, очень, — простонал тот.
— Бароны — ваши лучшие покупатели, — проговорил один незначительный нобиль.
— Именно, именно! — сказал суконщик.
— Жаль, что их так грубо выгнали, — сказал Монреаль меланхолическим тоном. — Неужели сенатор не сумел быть настолько ревностен, чтобы соединить свободные учреждения с возвращением баронов?
— Конечно, это возможно, — отвечал Вивальди.
— Не знаю, возможно это или нет, — сказал Бруттини, — но чтобы сын содержателя гостиницы мог сделать римские дворцы пустыми, это ни на что не похоже.
— Правда, в этом как будто видно слишком пошлое желание заслужить благосклонность черни, — сказал Монреаль. — Впрочем, я надеюсь, мы уладим все эти раздоры. Риенцо, может быть, имеет хорошие намерения.
— Я бы желал, — сказал Вивальди, который понял его намек, — чтобы у нас образовалась смешанная конституция. Плебеи и патриции, каждое сословие само по себе.
— Но, — сказал Монреаль со значением, — этот новый опыт потребовал бы большой материальной силы.
— Да, правда, но мы можем призвать посредника-иностранца, который не был бы заинтересован ни в какой партии, который мог бы защищать новое Buono Stato, подесту, как мы делали это прежде. Подесту навсегда! Вот моя теория.
— Вам нет надобности далеко искать председателя вашего совета, — сказал Монреаль, улыбаясь Пандульфо, — направо от меня сидит гражданин и популярный, и благородный, и богатый одновременно.
Пандульфо кашлянул и покраснел.
Монреаль продолжал:
— Торговый комитет может дать почетное занятие синьору Вивальди, а управление иностранными делами, военная часть и прочее могут быть отданы нобилям.
— Но, — сказал Вивальди после некоторой паузы, — на такую умеренную и стройную конституцию Риенцо никогда не согласится.
— К чему же его согласие? Какая нужда до Риенцо? — вскричал Бруттини. — Риенцо может опять прогуляться в Богемию.
— Тише, тише, — сказал Монреаль, — я не отчаиваюсь. Всякое открытое насилие против сенатора может увеличить его могущество. Нет, нет, смирите его, примите к себе баронов и тогда настаивайте на своих условиях. Тогда вам можно будет установить надлежащее равновесие между двумя партиями. А чтобы оградить вашу конституцию от преобладания какой-либо из крайностей, для этого есть воины и рыцари, которые за известный ранг в Риме создадут пехоту и конницу к его услугам. Нас, ультрамонтанцев, часто строго судят, что мы бродяги и измаелиты единственно потому, что не имеем почетного места для оседлости. Например, если бы я…
— Да, если бы вы, благородный Монреаль! — сказал Вивальди.
Собеседники замолкли и, затаив дыхание, ждали, что скажет Монреаль, как вдруг послышался глубокий, торжественный и глухой звук капитолийского колокола.
— Слышите! — сказал Вивальди. — Колокол: он звонит к казни не в обычное время!
— Не сенатор ли возвратился? — воскликнул Пандульфо ди Гвидо, побледнев.
— Нет, нет. Дело идет о разбойнике, который два дня тому назад пойман в Романьи. Я слышал, что он будет казнен в эту ночь.
При слове «разбойник» Монреаль слегка изменился в лице. Вино пошло кругом, колокол продолжал звонить, но впечатление, произведенное внезапностью этого звука, исчезло, и он перестал возбуждать беспокойство. Разговор опять завязался.
— Так что вы говорили, господин рыцарь? — спросил Вивальди.
— Дайте вспомнить. Да! Я говорил о необходимости поддерживать новое государство силой. Я говорил, что если бы я…
— Да, именно, — сказал Бруттини, ударив по столу.
— Если бы я был призван к вам на помощь — призван, заметьте, и прощен папским легатом за мои прежние грехи (они тяготят меня, господа), то я сам бы охранял ваш город от чужеземных врагов и от гражданских смут, моими храбрыми воинами. Ни один римский гражданин не был бы обязан давать ни одного динара на издержки.
— Viva Fra Moreale! — вскричал Бруттини, и этот крик был повторен всеми веселыми собеседниками.
— Для меня довольно, — продолжал Монреаль, — искупить мои проступки. Вы знаете, господа, мой орден посвящен Богу и церкви, я воин-монах! Довольно, говорю, для меня искупить мои проступки, защищая святой город. Но и я тоже имею свои особенные, темные цели, кто выше их? Я… колокол зазвонил иначе!
— Эта перемена предшествует казни. Несчастный разбойник сейчас умрет!
