Владимир Афиногенов - Белые лодьи
Когда Лагир вернулся, корабельщики еще спали. И никто из них даже не заметил его отсутствия. Алан растолкал Марко, помог ему прийти в себя, собраться. Позавтракав, они отправились на вымол.
Взяли в кладовке краски, кисти и принялись за дело. Марко красил борта лодей в белый цвет, Лагир посередине полотняных парусов, сотканных лучшими мастерицами из Подола, рисовал красные солнца с отходящими во все стороны лучами. Чтобы придать живость солнцу, он изображал его в виде человеческого лица, а сегодня на парусе, предназначенном для большой лодьи Аскольда, оно вышло у живописца смеющимся…
— Вот придет Вышата, он тебе за такое художество задаст, — пообещал Никита.
— Ты конопать лучше… А ко мне не лезь, — озлился Лагир.
Вышата приехал ближе к пабедью, и не один — с великим князем Аскольдом. Они сразу обратили внимание на растянутый на специальном деревянном помосте и закрепленный с четырех углов парус со смеющимся солнцем… Все замерли, ожидая, что будет.
Долго смотрел великий князь, повернулся, спросил:
— На какую лодью будет поднят сей парус?
— На вашу, княже… — ответил Вышата и метнул взгляд на алана.
— На мою… Это хорошо! Молодец живописец… А кто он, воевода?
Светлан подтолкнул Лагира:
— Вот он, княже…
— Выдайте ему в награду, Вышата, две, нет, три гривны[138], пусть купит невесте аль жене подарок. Солнце его на парусе мне по душе.
Аскольд, Вышата, прихватив с собой Светлана, вскоре уехали на другие вымолы, а Лагира корабельщики бросились обнимать.
— А ты говорил, что Вышата осерчает, — подначивал Никиту довольный алан.
— На твое счастье, Аскольд приехал… А Вышата точно бы всыпал… — отвечал невозмутимо древлянин.
Вернувшись, Светлан поведал корабельщикам, что на сегодня — месяца яреца двадцать пятого дня — построено сто тридцать лодей, еще тридцать, старых, но крепких, стоят на вымоле у горы Щекавицы, пять на Лыбеди, — итого сто шестьдесят пять, готовых к походу. Тридцать смолятся, пятерым заложены полозы с передними и задними стояками, уже ладятся кокоры, через несколько дней, а если нужно и ночей, эти корабли будут спущены на воду.
Задумались, все понимали, — значит, скоро в поход.
Молчание нарушил Никита, обратившись к отцу:
— А не знаешь, батько, нашли Чернодлава?
— Сам Аскольд сказывал, всю ночь конные искали его, а жрец как в воду канул. Если только в Витичеве перехватят… Но я думаю, вряд ли. Он, Чернодлав, однажды мне хвастался во время хмельного застолья, что может превращаться в любого зверя…
— Да ну? — изумился кормчий Селян.
— Вот тебе и ну! — передразнил его Светлан. — Хитрость ему такая дадена… Я когда о его похвальбе Ратибору, нашему старейшине племени, сказал, он тоже, как ты, удивился и не поверил… А его, жреца, как колдуна, нужно было бы в срубе сжечь… Да, еще вот что! К вечеру собирайтесь, пойдем к теремному двору плевать в голову Мамуна… И нарядитесь в свои лучшие одежды, чтоб люди видели, что вы не какие-нибудь печники, а знатных дел мастера — корабельщики! Сегодня великий князь Аскольд нас хвалил зело… Но не задирайте носы. Учтите, что свои лодьи мы поведем до самой Византии… И за годность их и крепость с нас еще спросят… А путь нелегкий — через днепровские пороги и через все море…
— Пусть спрашивают! Не боимся. Ручаемся за свою работу! Так и передай, Светлан, воеводе, а воевода пусть скажет об этом архонтам…
* * *Чернодлаву благоприятствовала погода — дул попутный ветер, он гнал волну по ходу однодеревки, да еще и течение хорошо несло лодку. Позади остались огни, но радоваться жрецу, как видно, было рано: с десяток горящих факелов вырвались из-за древнего угорского могильника, что располагался на левом берегу Лыбеди, и помчались по берегу.
«Наверняка конные получили приказ перехватить меня в крепости… Сейчас они доскачут до ближайшей заставы, и новые всадники продолжат путь… — подумал волхв. — Но я должен опередить их».
Чернодлав вытащил из-под скамейки скатанное полотнище, с пола однодеревки поднял щеглу, приладил ее в выдолбленный паз, натянул парус — и лодка рванулась вперед. Светила в свою четверть луна, и так, что с берега лодку не увидишь, но зато плывущему в ней различимы островки и мели… Поэтому опасность столкновения не угрожала.
Огни факелов снова оказались позади, теперь, если до утра ветер не переменится, Чернодлав сумеет далеко оторваться от своих преследователей.
Главное, чтобы конники каким-то образом не оповестили людей на впереди стоящих заставах. Иначе Чернодлава не пропустят, и ему не уйти… До Витичева два дня пути, всадники, может быть, и скачут быстрее, чем плывет его однодеревка, но им приходится огибать много холмов, горушек, ручьев, болот и оврагов.
Уже на заре, когда жрец прошел несколько застав и никто не выскочил ему наперерез на сторожевых лодьях, Чернодлав понял: конных вестовых он обогнал, а уж за Витичевом кончались владения Киевской Руси и начиналось Дикое поле. Перед первым же порогом, который русы называют «Не спи», он бросит лодку, чтоб не разбиться, купит коня и подастся в угорские родные пределы. Живы ли там люди, помнившие его?.. Наверное, нет, да кто может помнить мальчика?! Если только дед, с которым шаманил…
Чернодлав посмотрел на рассветное небо и произнес как заклинание:
— Взойди, взойди, быстроконное солнце, над высоким берегом и даруй мне свет свой…
Колдованц желал света себе, но не земному миру…
5
Величие римских триумфаторов, таких, как Цезарь, Сулла, Цицерон, Помпей Великий, выражалось в криках гладиаторов: «Идущие на смерть приветствуют вас!»
В Византии же деяния императоров, вроде Михаила III, со временем приобрели смешную сторону, и ни о каком истинном величии уже не могло быть и речи. Тогда-то и появилась наука лести, искусственно поддерживающая в подчиненных преклонение перед автократором, разработку которой начал Константин Пагонат, а продолжила его преемники. Эта наука включала в себя чинопочитание и изощренное титулотворчество в самых уродливых формах, начиная от дворцового этикета и кончая сидением на кафизме.
Выше говорилось, с какой помпезностью преподносилось это сидение в Большом императорском дворце… Существовала и переносная кафизма — кресло, обтянутое позолоченной кожей, на котором восседали василевсы на форумах, ипподромах и в цирке.
Несколько часов кряду на форуме Константина под палящими лучами солнца, в парадном, неимоверно тяжелом дивитиссии и багряном, шитом золотом и усыпанном жемчугом и самоцветами коловии[139], сидел Михаил III, обливаясь потом и сверху взирая на то, как военачальники проводили смотр своих легионов, выстроенных в форме правильного четырехугольника.
