Николай Бахрошин - Черный огонь. Славяне против варягов и черных волхвов
Талы, сгрудившиеся вокруг вместе с женщинами и собаками, жадно смотрели, разражались поощрительными криками на каждое движение бойцов. Радовались долгому и любопытному зрелищу. Князь больше не обращал на них внимания, да и Яши перестал откликаться на выкрики родичей, перестал бахвалиться и пугать противника гортанными звуками, как делал это вначале. Вправо — влево, вперед — назад, глаза в глаза…
Эх, меч бы в руку да щит в другую…
Долго кружатся, очень долго…
А что бы сделала Сельга на его месте, какой бы совет подала? Она, разумница, всегда все по-своему делает, и от этого у нее всегда получается неожиданно…
Эта шальная, быстрая мысль вдруг мелькнула краем крыла, пока глаза наблюдали за Яши, а ноги безостановочно месили землю.
Влево-вправо… По-прежнему капает на землю кровь, уходит вместе с ней сила-жива…
— Обмани его, конечно же, обмани! — Кутря словно вживую услышал ее грудной, чуть глуховатый голос. — Прикинься слабым, хороший мой! Сильные люди всегда охотно принимают на веру чужую слабость! Обмани…
Вправо-влево… А почему бы и нет?
Кутря вдруг запнулся на ходу, зашатался, упал на спину, выронил из ослабевших пальцев топорик.
Яши, взревев от радости, немедленно кинулся на него.
Еще ближе, еще… Князь совсем близко увидел перед собой его перекошенный криком рот и блестящие глаза, предвкушающие победу. Отчетливо разглядел занесенный над головой топорик, почувствовал жаркий и острый, звериный запах потного тела.
Пора! Не вставая, Кутря двумя ногами ударил его ниже пояса. Богатырь словно переломился пополам в собственном наскоке, теперь он покатился по земле, путаясь в своем ремне. Кутря моментально вскочил, кинулся вслед за ним, захлестнул ремнем, уж не разобрать чьим, его тугую, толстую шею, уперся коленом в мокрую, широкую спину, обеими руками сжимая удавку.
Яши с перехлестанным горлом даже не успел вскрикнуть. Только забился под ним, сильно, быстро, как отчаянно бьется вытащенная из воды крупная рыба. Чуть не скинул его с себя. Но Кутря цепко держал скользкую кожу ремня, натягивая ее все сильнее, чувствуя, как каменеют от усилия руки, как тугой ремень до крови прорезает кожу на пальцах…
Талагаец наконец перестал дергаться. Затих и обмяк. Терпко, густо запах свежим навозом.
Обделался богатырь перед смертью, понял князь. С тем, кого душат, это часто бывает.
Значит, все…
Кутря не сразу разжал свои сведенные усилием пальцы. Свалился с его неподвижного тела, отполз в сторону на четвереньках, тяжело перевалился на корточки. Сил, чтобы встать в полный рост, у него уже не осталось. Так и сидел, отдыхая…
Талагайцы, пораженные таким невиданным доселе боем, примолкли. Только смотрели на него во все глаза, цокали языками от удивления и крутили головами в меховых островерхих шапках.
Ай-яй-яй, Ягила! Значит, такая воля твоя — подарить победу пришлому князю… Кто может знать заранее волю богов?
8
Ратень, израненный в бою с талагайцами, поправился быстро.
Конечно, рассуждали родичи, саму красную горячку поборол, страшную напасть, от которой человек гниет изнутри и потом смердит заживо. После такого — чего бы ему не поправиться? Понятно, он — волхв! Они, волхвы, — сильные духом. Вот и одолел лихоманку с помощью богов и духов. Так, значит, суждено ему — не сейчас умереть…
Да и то правда, как будет род без волхва? Никак нельзя, если рассудить. Волхвы ведь не просто сиднем сидят на священном капище, не только разговаривают с богами, передавая им жертвы и пожелания. Главное, охраняют род от порчи и скверны, от черной и злой бестелесной нежити, что норовит наползти из Нави…
Какое-то время волхв еще провалялся на лежанке, но скоро переборол себя. Не обращая внимания на боль в ранах, начал вставать, потихоньку, налегая на клюшку огромным телом, выходил из избы, подолгу сидел на завалинке, щурясь на горячий лик Хорса.
Все было привычно вокруг. И одновременно странным казалось. Внимательными глазами он смотрел на разбросанные за частоколом села низкие избы, на кладку толстых бревен с проложенным между ними мхом для тепла, на крыши, густо крытые соломой поверх тесин, на сараи и загоны для скотины — и словно видел все это в первый раз. Здравствовался с проходившими мимо родичами, почтительно приветствующими волхва, и тоже как заново узнавал их. Словно прошло много времени с тех пор, как он свалился без памяти. Будто странствовал в далеких краях, а теперь вернулся и смотрит на все новыми, изменившимися глазами…
Или Явь вокруг изменилась, став отчетливей и пронзительней до слезы, наползающей на глаза от ее ярких красок?
Нет, конечно, не Явь виновата, понимал волхв, сам стал другим. Залетел духом так далеко, откуда не возвращаются. Говорил с тем, кто уже давно умер. Волей его только и вернулся назад, не иначе. Да и Сельга-краса помогла, конечно…
Сидеть на припеке было приятно. Летнее горячее солнце щедро вливало в него силу-живу, и он всем большим телом впитывал его благость, как ягода-земляника, что наливается на открытых полянах. Вместе с силой возвращались заботы и думы…
Князь Кутря вернулся от талагайцев, принес в села мир с ними. Старейшины талов приговорили: с поличами больше не ссориться. Пролитую с обеих сторон кровь договорились оставить духам. Потом талагайцы сами вызвались помочь поличам найти черное, злое святилище и разорить его. И шаман Кирга укрепил их решение самой что ни на есть страшной клятвой о мире и помощи.
Вот князь Кутря, всем князям князь! Один пошел к дикарям, одолел их самого сильного богатыря, не допустил род до всеобщей сечи, не осиротил детей, не обездолил жен, восхищались родичи. За таким князем — как за горой каменной, от любой бури спрячешься! Герой — что тут скажешь, с таким ничего не страшно. Когда рубились со свеями, был герой и по сию пору таким же остался…
Сначала родичи думали, оправится немного и вернется в святилище могучий Ратень. Но он не торопился возвращаться к святыням. Теперь он знал, догадался наконец, о чем говорил ему Симон Волхв, привидевшись в предсмертном бреду. Черное капище — вот его искупление! Вот какое Зло должен он найти, извести, выкорчевать под глубокий корень, чтоб и помина не было…
Родичи — что дети малые, поиграли с чурочкой-обидой, закинули ее и забыли. Собирались воевать, бряцали оружием, шумели, как кипяток, но быстро остыли. Замирились с талами — хорошо, наменяли у них дорогих шкур — еще лучше. Будет с чем отправить челны на осеннее торжище, себя показать и других посмотреть.
Потом еще раз мирились с талами, уже всем родом. Много выпили хмельного пива и медовой сурицы, вдосталь наелись мяса и хлеба. Много дней праздновали, забыв дела. Многие головы после того шумного праздника долго не вставали на место. Родич Ятя от избытка всего опился до синевы и так оставался синим, пока в скором времени не помер. И двое талагайских охотников тоже опились и объелись до смерти. Большой получился праздник! И сами пили, и всем богам наливали!
