Андрей Буровский - Орден костяного человечка
— Люда? Да, она понимает, ты ее в этих делах слушайся.
Вот так.
Епифанов только яростно оскалился, когда ему предложили в третий раз мерить, где скрещиваются трассы.
— Это каждый из вас может при желании…
— Каждый вот пусть и замерит, но и вы тоже замерьте.
Епифанов махнул рукой с выражением полнейшей безнадежности.
Но махай рукой, не махай, а восемь человек сделали расчеты в этот раз. Каждый из них вбивал колышек там, где скрещивались трассы у него. Восемь колышков на дне огражденного пространства как раз между двумя раскопами.
— Что, раскладываем сразу третий?
— Нет уж, Володенька, давайте сначала шурфить.[31]
На этот раз шурф сразу же дал перекоп,[32] вызывая крики «ура!». Витя улыбался, сиял, как начищенный пятак.
— Ну, теперь-то раскладывать раскоп?!
— Нет, давайте и сейчас осторожненько — 3 на 3 метра… Надо будет — всегда сможем расширить.
Перекоп шел по всей площади раскопа, лопаты входили в рыхлую землю, как в масло. За остаток дня углубились больше чем на метр. А ночью полил страшный дождь.
Володе как-то не спалось, и не потому, что он боялся грозы. Володя много раз слыхал, кто и при каких обстоятельствах может насылать дожди и вообще правит природными стихиями. Да и туман вспомнить стоило…
В дожде было одно хорошо — если мешающее им существо стало пакостить таким образом, то они, значит, на правильном пути. Раньше экспедицию сбивали с толку, путали расчеты — и все тут. Посылать дожди необходимости не было. А теперь, получается, дождь уже нужен… Если дожди зарядят надолго, работы могут оказаться сорваны.
Володя встал, запалил керосиновую лампу — свечку легко бы задуло. Надел резиновые сапоги, вышел посмотреть, что происходит. Кто-то еще прошел совсем неподалеку, но не ответил на вопрос Володи: «Кто там?». Во всяком случае, не он один не спал. Сплошной грозовой фронт, сплошная черная стена по всему небу. — вот что увидел Володя в неясном зареве луны, еле-еле светящей сквозь тучи.
Володя растерся полотенцем, особенно старательно вытерев голову, забрался опять в спальный мешок. Не спалось; не хотелось почему-то тушить лампу. Где-то в глубине большой палатки зудел комарик… или даже два, Володя не мог разобрать.
Полотнище тента захлопало — ветер изменил направление. Во всех долинах Хакасии обязательно дует ветер, но в каждой он какой-то свой. Начинается в свое время, кончается тоже в свое… К «своему» ветру в Хакасии всегда привыкаешь. Переезжаешь в другое место или домой — и утром непроизвольно ждешь «своего» ветра…
В этом месте ветер начинался часов в шесть, вскоре после рассвета, и дул почти до полудня. Такой ветер не опасен; он не сметает палаток, не уносит полевых дневников, не мешает ни работать, ни двигаться по лагерю. Если не спится — можно под утро часами лежать в спальнике, курить и слушать ветер, а потом — как просыпается лагерь.
К направлению ветра легко приспособиться, и, конечно же, тент Володя натянул с учетом «своего», стократ привычного ветра. Вот если ветер стал дуть с другого, с непривычного направления — вот тогда плохо дело! Тогда погода становится непредсказуемой. Зарядят дожди, раскопы зальет, и неделю, две вообще нельзя будет работать. Тогда народ будет сутками дуться в карты, затевать массовые игрища, петь под гитару и медленно сходить с ума от скуки.
И слушать дождь. Под звон дождя легко рождаются стихи.
Все, как и прежде.Дождь, свеча, палатка.Карандашу послушная рука.Но дождь? Что — дождь?Ведь это лишь осадки,Чьи миллиметры не подсчитаны пока.А что свеча? Ведь это же не светочИ не светильник разума, увы.Она — всего возможность мыслей ветошьРасставить в многоточие канвы.В палатке дыр густая темнота,Комар ее наполнил жутким звоном.Палатка, видимо, давно уже не та.А времена не те, что оно.
Вот написал, и словно сам себя схватил за горло, так вдруг его перехватило. Действительно, ну что же это? Скоро сорок. Естественно, времена совсем даже не те, что оно; уже потому не те, что очень много всего этого было: дождей, свечек в темноте, палаток, ночного ветра, вдруг меняющего направление. Такого вот одиночества, когда встаешь в палатке, зажигаешь свечу или лампу, и стоишь один в промозглой ночной темноте. Когда этого нет в жизни — плохо дело. Когда этого слишком много — еще хуже. Сколько можно жить одним и тем же — и в двадцать пять, и в тридцать восемь?!
Вот ведь дурацкая судьба… Карьера — на зависть очень многим, и уж, конечно, не дурак и не урод. И одиночество; всю жизнь, с первых месяцев «брака» это безобразное, унизительное одиночество! Ведь и тут не такой уж провал, и баб ведь тоже небольшая толпа; здесь тоже обязательно найдутся идиоты, которые станут завидовать. А ведь один, всегда один. Лежит в палатке посреди Хакасии не очень молодой балбес, отвратительно и стыдно одинокий. И никакой перспективы.
Сырая тяжесть сапога,Роса на карабине,Кругом тайга, одна тайгаИ мы посередине.
Письма не жди, письма не жди,Дороги отсырели.Идут дожди, одни дожди,Четвертую неделю.
И десять лет, и двадцать летНет ни конца, ни краю,Олений след, медвежий следВдоль берега петляют.
Действительно — и десять лет, и двадцать лет… Какие там конец и край! Все повторяется, следы снова и снова петляют. Лечь спать? Третий час… Но завтра работы не будет, подъема поутру не будет, можно сидеть, сколько угодно.
Интересно все-таки, почему гроза так обостряет чувство одиночества? Прямо хоть беги. Только непонятно, к кому бежать — к Ли Мэй или к Людмиле? А хорошо, что еще работает ее «чай»: если и потянет на портвейн, то сразу же вырвет, выхлещет до дна, и этим все как-то и кончится. Что хуже всего в этой истории — ведь и появись сейчас Ли Мэй, встань она перед ним, как лист перед травой, скажи какие угодно слова — и все равно ничем не искупить эти годы, десятки лет пустого и тупого одиночества.
Опять начало что-то писаться:
Я потерял свою весну,Как божий свет слепцы-калеки.Я потерял всего одну,Но потерял ее навеки.
Уже не будет литься светС небес, как прежде это было.И неожиданный советНе даст мне вешнее светило.
Еще придет, придет она,И будет много дня и света,Но та неполная весна,С которой не приходит лето.
Еще придет, придет весна,Другая будет в радость людям…Но та весна, что потерял, —Такой весны уже не будет.
Володя дописал, задумчиво стер комара со щеки. Еще один комар зудел где-то в углу; ну, значит, их и правда было несколько…
