Алексей Шкваров - Слуги Государевы. Курьер из Стамбула
— А что, весь Дон Тихий про то ведает? — хитро прищурился.
— На то мы и казаки, чтоб про своих ведать, — степенно ответил атаман. — А ты, сказывают, и под «слово и дело» попал? За казака нашего взяли? Как вывернулся-то? Из рук палаческих? — Ефремов с интересом уже поглядывал на капитана.
— Да генерал Кейт заступился. В адъютантах теперича состою у него.
— Слыхал про такого. Справедливый, больно, говорят. А нашего брата казака не жалует. Ну и что ж сказать мне хочешь, капитан? — голос хоть и грозный, но дружелюбный. — Чего стоите-то? — Рукой на лавку показал. — Сидайте. В ногах правды нет.
Спало напряжение. Присели, облегченно вздохнув. Особливо Гринвальд. Веселовский продолжил:
— А то сказать хочу, Данила Ефремович, что не для надзору за казаками посланы, а для вспоможения. Дабы в следовании к Вазе шведской содействовать закупке фуража и провианта для воинства казацкого.
— Это доброе дело, — успокоился Ефремов. Понял, что на честь и авторитет атаманские непререкаемые покушаться никто не посмеет.
— Кисилева ко мне, — гаркнул. В избу тотчас есаул влетел:
— Звали, Данила Ефремович?
— Полк подними, говорить с казаками буду, — распорядился.
Краток был атаман в речи своей:
— В поход выступаем нынче. С нами два офицера драгунских пойдут, — плетью показал на Веселовского с Гринвальдом. — Фуражем да харчами обеспечивать будут. Смотри, ребята, не озоровать! Не грабить хрестьян чухонских!
— Ну, коль обеспечат…, — прозвучал чей-то голос ехидный.
Атаман нахмурился:
— Кто тама разговорчивый такой?
Есаулы вдоль строя поехали, выискивая. Боле никто не отзывался. Атаман продолжил:
— Ведите себя хорошо, как того требует служба и честь казачья, а коли что не так — запорю! Как Бог свят, запорю, не посмотрю на регалии и отличия. Ну, с Богом, ступайте!
Так и тронулись. Не сказать, что легко все решалось. Но ратманы — чиновники местные, новой властью русской поставленные, сначала было ерепенились, на скудность свою жаловались. Тогда Веселовский с Гринвальдом на казаков показывали и предлагали. На выбор — иль бумагу казенную, по которой деньги за фураж и провиант полученный полагались, иль на казаков кивали. Руками разводили:
— Сами, что ль, не понимаете?
Тогда и согласие быстро достигалось. Так и ехали далее. По пути Ефремов казака одного кликнул, что с одного городка с Лощилиным был. В полк прибыл совсем недавно. Тот рассказал охотно:
— Живут справно. Данила атаманствует. Круг казачий выбрал. Жинка у него работящая, да и сын в отцов корень пошел. Только что волосьями светел. Но казак справный будет. По-нашенски уже говорят, только коряво ищо.
Веселовский спросил Ефремова:
— А что, Данила Ефремович, не могли тогда и Лощилина по доносу взять?
— Могли, — согласился атаман, — покудова на русской земле были. А как на Дон попал, то нет, — заявил уверенно.
— А что, Дон — не русская земля?
— Не-а, казацкая, — зевнул, в седле покачиваясь, рот перекрестил.
— А что, казаки — не русские будут?
— Казаки — это, капитан, казаки! — назидательно посмотрел атаман.
— Это уж точно! — усмехнулся Веселовский.
Но хоть порадовался Алеша за счастье Лощилинское. Дошли до Вазы вместе с полком Ефремова, попрощались сердечно. Казаки в корпусе генерала Штоффельна остались, а офицеры в путь обратный тронулись.
Отто Мейергельм болел тяжело. То купание в ледяной воде Кеми не прошло даром. Мать с дочерью ухаживали как могли. Эва приказала кучеру заложить карету и отправилась в Стокгольм. За врачом. Их старый знакомый доктор Хальман откликнулся незамедлительно, и назад они уже ехали вместе. Хальман осмотрел отца. Головой покачал сокрушенно. В гостиной, за столом широким обеденным, отодвинув чашки в сторону, рецепты выписывал старательно.
— Вот, — протянул бумажки, — это необходимо купить в Стокгольме. Здесь паллиативы, немного опиума. Это снимет боли. Однако прошу не злоупотреблять, ибо сильны лекарства. В остальном — постельный режим, тепло, покой, спокойствие. Хорошо ванны мыльные в положении сидячем. И уповать будем на милость Божию.
Вновь Эва отправилась в столицу. Лекарств привезла. В Стокгольме в дом их городской заглянула. Отцу пришел кунверт казенный, с печатью королевской. С собой захватила. Мейергельм вскрыл письмо. Быстро пробежал глазами. На подушку обессилено откинулся:
— Указ Королевский. Отставку подтвердили. Пенсию пожаловали. Целых триста талеров. Пожизненно. Так что, милые мои, не переживайте. Проживем.
— Да мы и так не бедствовали, батюшка. — Эва присела на краешек кровати, одеяло поправила.
— Знаю, доченька, — отец смотрел ласково. — Умницы вы с матушкой. Только замуж тебе пора. Что толку с больным-то дни свои коротать. В Стокгольм бы переехала. Там и женихов поболе. Нашла б себе достойного, — устал говорить майор отставной.
— Успеется, батюшка. Вот выздоровеешь, сам и подыщешь жениха хорошего. Не думай об этом. Выздоравливай. А мы с матушкой ухаживать будем.
— Ну ступай, ступай, доченька. Посплю я. Устал.
Эва тихонько дверь за собой затворила. К матери вышла. София стояла у окна в гостиной. Высматривала что-то. Снаружи доносился шум.
— Что там такое, матушка? — Эва обняла мать за плечи, прижалась.
— Не знаю, Эва. Крестьяне собрались. Шумят почему-то.
— Тогда я выйду к ним. Узнаю.
— Только будь осторожна, Эва.
— Обещаю, матушка.
Отголоски страшного восстания, начатого далекарлийцами, докатились и до Седерманланда. Не обошли они и скромный Уллаберг. Данией подстрекаемые, поднялись крестьяне сперва этой провинции, взялись за оружие и, вызывая остальные области Швеции к выступлению, двинулись на Стокгольм. Мести требовали и виновных в несчастиях, Швецию постигших, выдать толпе. Чувствовалась рука Дании. Помимо мести, крестьяне возмутившиеся требовали признания наследником престола объявить Принца датского. Мятежников возглавили майор полка Далекарлийского Врангель и некий Густав Шедин, служивший прежде солдатом в прусской армии, а ныне бывший счетоводом на одном из заводов той же провинции.
Крестьяне, ружьями и мушкетами вооруженные, числом более шести тысяч, пошли на столицу. Напрасно отправлен был им навстречу полк гвардейский. Солдаты отказались действовать против соотечественников своих. Мало того, и пушки им свои передали. Далекарлийцы вошли в город. Сенатор, граф Адлерфельд, пытался обратиться к ним с речью, успокоить разбушевавшуюся толпу. Убили несчастного. Гвардейцам вновь приказано было усмирить бунтовщиков, но солдаты не повиновались. На счастье всех жителей мирных столицы, всячески страдавших от обид и притеснений толпы распоясавшейся, в гавань в тот самый день вошли галеры. Флот вернулся от берегов Финляндии, где неудачное дело имел против генерала Кейта. Войска, высадившиеся в гавани, знать ничего не знали о случившемся, а потому труда не составило им рассеять крестьян возмутившихся и арестовать зачинщиков. Шедину, не мешкая, отрубили голову, а майора Врангеля лишили чинов и дворянства и осудили на вечное заключение.
