Богдан Сушинский - Полюс капитана Скотта
— Если выживем, за санями можно будет вернуться, — поддержал его Бауэрс.
— Скорее всего, мы погибнем, но зато в пути, в борьбе… — согласился доктор.
— Все, больше к этой теме не возвращаемся, — закрыл совещание Скотт. — Ждем воли небес. А пока что мне нужно написать еще несколько писем. На всякий случай. Он придвинулся в своем спальном мешке ближе к выходу, к свету, и открыл дневник на том месте, где он прервал письмо, адресованное жене:
«…Жаль, что счастье нам не улыбнулось, — прочел он последние строчки предыдущего письма, — поскольку наше снаряжение было правильным до мелочей. Я не страдаю физически и оставляю этот мир свободным от лямки, полным чудесного здоровья и силы…»
Поразмыслив над этими фразами, он продолжил свое послание словами: «С того времени, как я писал эти строки и мы оказались в одиннадцати милях от своего склада, с одним приемом горячей пищи и с двухдневным запасом холодной. Мы справились бы и с этими невзгодами, если бы нас на четверо суток не задержала ужасная буря. Я считаю, что шансов на спасение нет. Мы решили не убивать себя, а бороться до конца, пробиваясь к своему складу, но и этой борьбе пришел безболезненный конец.
Заинтересуй мальчишку, — тяжело вздохнул он, вспомнив о сыне, — естественной историей, если только сможешь; это лучше, чем игры. Я знаю, ты будешь держать его на чистом воздухе. Более всего он должен бороться с лентяйством, и ты должна оберегать мальчишку от него. Воспитай из него человека деятельного. Мне, как ты знаешь, пришлось заставлять себя быть деятельным, — у меня всегда были склонности к лентяйству.
Я многое мог бы рассказать тебе об этом путешествии! Насколько оно было лучше, нежели спокойное сидение дома, в условиях всяческого комфорта! Сколько у тебя было бы рассказов для мальчишки! Но какую же приходится платить за это цену!
Скажи сэру Маркему, что я часто вспоминал о нем и ни разу не пожалел о том, что он назначил меня командовать „Discovery“».
Скотт сказал себе, что последние прощальные слова, адресованные жене, он напишет чуть позже, а пока что решил написать письма женам Уилсона и Бауэрса:
«Дорогая миссис Уилсон! Когда это письмо дойдет до Вас, мы с Биллом уже давно завершим свое существование. Мы теперь очень близки к этому, и я хотел бы, чтобы Вы знали, каким чудесным человеком оставался он до самого конца — неизменно бодрый и готовый принести себя в жертву ради других. Ни разу у него не вырвалось ни слова упрека мне за то, что я втянул его в эту плохую историю. К счастью, он не страдает, а терпит лишь небольшие неудобства.
В глазах его сияет успокоительная надежда, а его душа наполнена удовлетворением, которое дает ему вера в то, что сам он является частицей великих планов Всемогущего. Ничего не могу добавить Вам в утешение, кроме того, что он умер, как жил, — храбрым, настоящим мужчиной и самым стойким из друзей.
Все мое сердце преисполнено жалостью к Вам. Ваш Р. Скотт».
— Скажите, Уилсон, — спросил капитан, оставшись довольным тем, что вылилось из-под его пера, — это правда, что у вас, медиков, некое особое отношение к смерти?
Уилсон выдержал небольшую паузу, а затем ответил:
— Только в том смысле «особое», что мы часто сталкиваемся с ее приходом, а потому более привычны к ее проявлениям. Но это касается смерти других людей. Что же касается собственной, то каждый встречает её по-своему.
— Понятно.
— Но вы хотели спросить о другом: не страшусь ли я той смерти, которая ждет нас всех в этой палатке.
— И как бы вы ответили, если такой вопрос действительно был задан вам?
— Стараюсь, насколько это возможно, относиться к своей гибели философски. В конце концов я счастливый человек, поскольку, побывав на полюсе, пусть даже не первым, я успел совершить то, о чем мечтают миллионы мужчин всего мира. И хоть в какой-то степени, но все же мое имя будет увековечено потомками рядом с именами таких достойных людей, как вы, как лейтенант Бауэрс, как ротмистр драгунского полка Отс и унтер-офицер Эванс…
— Приблизительно так я и представлял себе ваше отношение к трагедии, которая нас ожидает.
Второе письмо, которое было написано Скоттом сразу же после этого разговора, он адресовал матери лейтенанта. «Дорогая миссис Бауэрс! — непослушной, дрожащей рукой выводил он. — Боюсь, что это письмо Вы получите после того, как на вас падет один из самых тяжелых ударов за всю Вашу жизнь.
Я пишу в те минуты, когда мы очень близки к завершению нашего путешествия, и завершаю его в обществе двух доблестных и благородных джентльменов. Один из них — Ваш сын. Он стал одним из моих самых близких и самых верных друзей, и я ценю его удивительно прямую натуру, его способности и его энергию. По мере того как возрастали трудности, его бесстрашный дух вспыхивал все более ярко, и он оставался энергичным, преисполненным надежды и до конца непоколебимым.
Пути провидения нам неведомы, но все же должны быть какие-то причины того, что была отнята такая молодая, сильная и многообещающая жизнь.
Все мое сердце преисполнено жалости к Вам. До конца он говорил о Вас, о своих сестрах. Понимаю, какой, наверное, счастливой была его семья, и, может быть, хорошо, когда в прошлом видишь только самую счастливую пору. Он остается искренним, самоотверженным и до конца полным надежд и верит в Божье милосердие к Вам. Ваш Р. Скотт».
Письмо к матери лейтенанта он завершил как раз в ту минуту, когда сам лейтенант вернулся из очередной вылазки за пределы палатки. Генри не лежалось в спальном мешке, время от времени он выбирался из этого убежища, как из фронтового блиндажа, и отправлялся на изучение ситуации, словно в тыл врага. Порой казалось, что он боится пропустить тот миг, когда погода решит смилостивиться над своими антарктическими заложниками или же наоборот: своим выходом из пристанища старается эту пору, это милосердие, вызвать, приблизить.
Капитан хотел было признаться Бауэрсу, что только что он трудился не над очередной записью в дневнике, а над письмом его матери, но то ли постеснялся сделать это, то ли просто поосторожничал. В конце концов это его, начальника экспедиции, сугубо личное послание. Да и кто знает, как молодой лейтенант отреагирует на такое негласное общение командира со своей матерью? Стоит ли его, человека, решительно нацеленного на поиски путей спасения себя и своих товарищей, терзать сейчас такими «посмертными» письмами?
— Что скажете, лейтенант флота? — как можно веселее спросил Скотт, поспешно закрывая дневник, между страницами которого было вложено письмо миссис Бауэрс. — Когда можно будет поднимать паруса?
