Патрик О'Брайан - Фрегат Его Величества Сюрприз
Шлюпка прошла через разрыв в коралловом рифе и направилась к пляжу с растущими на нем с левой стороны мангровыми деревьями и увенчанном пальмами мыском с правой. На пляже расположился со своими инструментами Джек: он и офицеры наблюдали за бледной луной и ясно видимой прямо над ней Венерой, напоминая шайку полуденных некромантов. Скоулз и Макалистер бережно выгрузили доктора на сухой песок. Он некоторое время постоял, покачиваясь, затем его проводили вглубь пляжа, под тень неопознанного древнего дерева, чьи корни образовывали удобное плетеное сиденье, а крона предлагала на обозрение четырнадцать различных видов лиан. Там они его и оставили в компании с книгой и сигарами, а работы по подбору якорной стоянки и астрономические наблюдения — дело нескольких часов — шли своим чередом.
Инструменты установили на тщательно выровненном участке песка, и по мере приближения великого момента нарастающее возбуждение ощущалось даже под деревом. Наступила мертвая тишина, нарушаемая лишь голосом Джека, диктующего клерку цифры.
— Два, семь, четыре, — произнес Джек и наконец распрямился. — Что у вас, мистер Стауртон?
— В точности то же, сэр, два, семь, четыре.
— Самое превосходное астрономическое наблюдение в моей жизни, — заявил Джек. Он закрыл окуляр и бросил восхищенный взгляд на Венеру, плывущую по небу, прекрасно различимую в ясной синеве неба для того, кто знал куда смотреть. — Можем упаковывать инструменты и возвращаться на борт.
Джек направился к дереву.
— Что за великолепные наблюдения, Стивен, — воскликнул он, приблизившись. — Прошу простить, что заставил тебя ждать так долго, но оно того стоило. Все расчеты сошлись, выявлено отклонение хронометров в двадцать семь миль. Мы установили координаты острова с такой точностью… Бог мой, а это что за чудище?
— Это черепаха, дружище. Самая большая сухопутная черепаха в мире — новый род. Такие до сей поры не были известны науке, и по сравнению с ним все твои гиганты с Родригеса и Альдабры сущие ящерицы. Она весит, наверное, не меньше тонны. Даже не знаю, чувствовал я когда-либо большее счастье чем сейчас? Как же я рад, Джек! Не знаю, как вы сумеете поднять ее на борт, но ведь для флота нет ничего невозможного, не так ли?
— А нам обязательно поднимать ее на борт?
— Еще бы, даже сомнений быть не может. Она же сделает бессмертным твое имя. Это же Testudo aubreii[58] — когда сотрется память о герое Нила, память о капитане Обри вечно будет жить в этой черепахе. Она прославит тебя.
— Ну, я, конечно, очень польщен, Стивен. Думаю, мы могли бы стащить ее с пляжа при помощи двойных строп. Как же ты ее нашел?
— Прогулялся немного вглубь острова в поисках образцов — набил целую коробку, какое богатство! На полдюжины монографий хватит. Иду — а она тут как тут на полянке, жует себе Ficus religiosa. Я сорвал для нее несколько ветвей для приманки, и она пошла за мной, подъедая их. Это очень доверчивое создание, наивное донельзя. Да поможет Господь ему и его собратьям, когда другие люди обнаружат этот остров. Посмотри как сверкает ее глаз! Ей хочется получить новый лист. Как я счастлив видеть ее! Эта черепаха совершенно исцелила меня, — воскликнул Стивен и похлопал рукой по громадному панцирю.
По словам Макалистера, черепаха свершила перелом: ее присутствие оказало на больного больший целительный эффект чем хинин и безоар из аптечки фрегата. Стивен день за днем просиживал рядом с Testudo aubreii у клеток с курами по мере того, как «Сюрприз» мчался на юг; вес пациента начал расти, характер смягчился, снова став спокойным и доброжелательным.
Еще на пути к цели «Сюрприз» показал себя с лучшей стороны, если оставить в стороне штормы и капризы ветров, и это достижение можно вполне отнести на счет рвения команды. Теперь же его путь лежал к дому. Эти слова действовали как заклинание на матросов — ведь многих ждали жены и возлюбленные; и еще больше на их капитана, который намеревался (или питал надежду) вступить в брак. Но манила его не только невеста: ему хотелось очутиться на театре настоящих военных действий, там, где есть возможность отличиться, может даже попасть в «Газетт», ну и захватить приз-другой, конечно.
Ну и Компания тоже постаралась: не то что на королевских верфях, где грошовой смолы не сыщешь. Корабль был отремонтирован по высшему разряду, и его новые паруса, медная обшивка, превосходные канаты из манильской пеньки вернули ему второе дыхание юности. С внутренними повреждениями конструкции — результатом времени и повреждений, полученных от «Маренго» — поделать ничего было нельзя, но на данный момент все было прекрасно, и фрегат летел на юг будто гнался за «золотым» галеоном.
Команда достигла наивысшей степени выучки: участие в бою имело большой сплачивающий эффект, но и задолго до этого матросы прошли отличную тренировку, и любой приказ выполнялся едва ли не быстрее, чем бывал отдан. Все время, пока они находились ниже тропика Козерога, дул попутный ветер, и день за днем фрегат отмерял по две сотни миль — шли быстро, выжимая из парусов все, что можно. Это был тот замечательный образчик морской жизни, который вспоминается отставными офицерами на половинном жалованье, сидящими в своих убогих имениях, как их некогда естественное существование.
На пути в Индию от Мыса до Лаккадивов им не встретилось ни единого судна, теперь же было замечено пять, из них с тремя перекинулись словом: с английским приватиром с оснасткой барка, «американцем», идущим в Китай, и транспортом, везущим припасы на Цейлон. Каждый сообщил им новости о «Лашингтоне», по данным с транспорта тот опережал фрегат немного более чем на семьсот миль.
Теплые воды сменились прохладными, почти холодными, среди ночных вахтенных замелькали жилеты, и не за горами был момент, когда на небе исчезнут северные созвездия. Вскоре, идя в тумане мимо Оттеровской мели на пятидесяти саженях глубины, они были напуганы криками пингвинов, а на следующий день вступили в зону устойчивых западных ветров и окончательной перемены климата.
По мере того как «Сюрприз» лавировал, переходя с галса на галс, поставляя ветру штормовые паруса, или уклонялся к югу в поисках благоприятного потока воздуха, или вгрызался в барьер из враждебных вихрей, миля за милей пробиваясь на запад, на палубе появились бушлаты и меховые шапки. Буревестники и альбатросы составляли кораблю компанию. Мичманский кубрик, за ним кают-компания, и следом сами капитанские апартаменты снова сели на солонину и корабельные сухари — нижняя палуба никогда с них не слезала, — но ветер так и дул с запада, неся с собой такую непогоду, что много дней подряд не удавалось совершить ни одного наблюдения.
