Поль Феваль - Карнавальная ночь
С этими словами она весело кивнула ему и вышла.
Оставшись один, Леон с лихорадочной поспешностью открыл бумажник.
Он еще не вполне осознал ошеломляющий смысл сказанного.
Бумажник принадлежал Ните, сомнения быть не могло. В нем хранились всевозможные милые девичьему сердцу безделицы: адреса модных лавок, бальные записочки – кому обещан был контрданс. По-видимому, дневничок не просто принадлежал Ните – она с ним не расставалась: две-три шутки записаны вчера вечером, там же рукою Ниты следующие пять слов: «Леон хочет со мной повидаться».
Как забилось сердце Леона! Но что он испытал, когда расстегнул боковой кармашек с тиснеными золотыми буквами «На память».
Там лежали пять писем, его, Леона, пять писем! Те самые, казавшиеся ему безумием!
Он пересчитал: пять. Напрягшись, Леон вспомнил: написать ей больше он не мог.
Листки пожелтели от времени и казались истертыми. Неужто их перечитывали?
Леон стиснул обеими руками готовую разорваться грудь.
Меж тем графиня дю Бреу де Клар с юношеским проворством садилась в свою коляску. Встреча омолодила ее, она чувствовала себя легче пуха и буквально порхала.
– На улицу Ришелье, к парикмахеру, – бросила она ждавшему приказаний лакею.
И коляска покатила, чуть колыша раскинувшееся на подушках стройное тело. Полосы света газовых фонарей и полосы тьмы поочередно пробегали по ее неподражаемо лукавым губам. Она всю дорогу улыбалась, хотя была одна, и никто не прочел того, что так красноречиво было написано на ее лице.
Она улыбалась.
Все с той же улыбкой она заказала знаменитому парикмахеру с улицы Ришелье белокурый длинноволосый парик строго определенного оттенка, оставив для образца легкий шелковистый локон в дивной эмалевой бонбоньерке, где конфет графиня не держала отродясь.
Для парикмахера она была не графиней, а просто дамой с улицы, ибо вместо адреса усадьбы де Клар сказала:
– Я сама заеду за париком, он мне нужен к понедельнику, во что бы то ни стало к понедельнику, ясно?
И, не переставая улыбаться, опять впорхнула в коляску, велев ехать к госпоже Бертран.
Госпожа Бертран была портниха, знаменитость еще большая, чем давешний парикмахер, и вполне заслужившая свою славу. В ее мастерской работа не прекращалась десять месяцев в году. У нее одевались графиня и принцесса Эпстейн. Графиня заранее заказала здесь костюм и теперь заехала посмотреть работу. Что могло быть естественнее? Изумительный наряд, вобравший, казалось, всю экстравагантность нынешних маскарадов. Костюм изображал Везувий. Представьте вулкан из шелка, кружев, бархата и рубинов, во всех подробностях и в самый момент извержения. Впечатление было ошеломляющее, хотелось бежать, лишь бы не оказаться в плену огненной лавы. Даже при Луи Филиппе люди проявляли немалую изобретательность.
Вулкан удался на славу. Осмотрев свой кратер, графиня пожелала взглянуть на костюм Ниты; опять-таки вполне естественное желание. На балу у де Клар Нита должна была появиться в костюме летнего облака. Не правда ли, дивная мысль? Госпожа Бертран создала сущий шедевр. Вид этого «летнего облака» навевал ощущение сладостных воспарений. Графиня оценила наряд по достоинству, все детали внимательно рассмотрела и затвердила назубок, как дети заучивают басни Лафонтена.
Все в точности запомнив, от госпожи Бертран графиня тотчас помчалась к другой прославленной портнихе, мадемуазель Валентине, не менее старательной, чьи мастерицы трудились десять с половиной месяцев в году. Игла госпожи Бертран создавала шедевры изящества; ножницы мадемуазель Валентины воплощали самые свежие веяния «шоссе д'Антен». Вот и вся разница.
Графиня заказала мадемуазель Валентине точную копию «летнего облака» Ниты. Портниха с карандашом в руке выслушала подробное описание костюма, где не была упущена ни одна оборка, лента, складка, и поклялась, что «летнее облако» всенепременно будет готово во вторник утром.
А графиня, все еще улыбаясь, снова удобно откинулась на мягкие подушки экипажа.
– Улица Мон-Табор, пять! – приказала она.
В доме номер пять по улице Мон-Табор жил виконт Аннибал Джожа, маркиз Палланте, наш неаполитанец из слоновой кости и черного дерева, так восторгавшийся картинами Господина Сердце.
У ДОБРЯКА ЖАФРЭ
Настал знаменательный вторник, день бала-маскарада в доме де Клар. В Париже начинался карнавал, обещавший безудержные увеселения. На сей раз был объявлен «карнавал оживших овощей», и вот он начался у ворот святого Мартина. Успех был не меньше, чем некогда у «карнавала Нельской башни»: веселый был год! Веселые вирши! И до чего народ горазд на выдумки! Особенно потешно смотрелись дыни и свекла. Приходилось ли вам видеть подобную умору? Буриданов больше на улицах Парижа не встретишь. Куда там! Средние века отошли в небытие, оставив после себе могучие очертания пары квадратных башен великолепного собора Парижской Богоматери, последних современниц стрельчатых сводов.
Собор этот воздвигали из бессмертных материалов дважды: зодчие из камня, поэты – из бронзы.
Таким и предстает он людям нашего века – храмом и поэмой, горделивым памятником страстей искусства, на мгновение вознесшихся и сгинувших.
А по мне – так уж лучше Буридан, чем морковки, по-своему тоже пречудные девицы, выступающие со своими кавалерами в нарядах сельдереев! А цветная капуста, артишоки и репа! Силы небесные! Возможно ли, чтобы одна нация впитала в себя столько юмора! Каким успехом пользуется зеленая фасоль! А картофелины – эти пухленькие скромницы! А бобы, а лук! Чего только нет! Восславим же Промысел, сподобивший нас родиться в этом краю неистощимых затей!
Глядь, на будущий год придумают что-то новенькое, а еще через год – опять что-нибудь. И всегда так ненавязчиво, деликатно… Как-никак Париж – сердце и мозг всего мира!
Итак, было пять часов вечера 3 января 1843 года. Смеркалось. Вот старый переулок близ Сорбонны, заброшенный и унылый, между новым домом Добряка Жафрэ и древней развалюхой, приютившей мастерскую Каменного Сердца.
Дом Добряка Жафрэ был ярко освещен. Птицы, изгнанные из гостиной, где они обычно обитали, собрались, казалось, по какому-то торжественному поводу в торцевой комнате. Разумеется, Добряк Жафрэ не отличался расточительностью, но время от времени устраивал небольшие обеды для своих друзей и компаньонов, каковые об этих обедах отзывались с большой похвалой.
Дом мастерской Каменного Сердца на противоположной стороне стоял во мраке; ни одно окно не светилось.
У его крыльца, куда падал луч только что зажженного уличного фонаря, сошлись два старьевщика, самых обыкновенных старьевщика в безобразных лохмотьях, с плетеными корзинами, крюками и фонарями в руках. Одинаково ветхая и безнадежно рваная одежка их решительно разнилась, однако, своим происхождением. На одном была старая куртка мастерового, на другом – некогда щегольское пальто черного драпа, обратившееся в нелепое рубище.
