Гэри Дженнингс - Ацтек. Том 2. Поверженные боги
Я моргнул от удивления, но все же успел приметить маленький, круглый, похожий на мяч предмет, который мелькнул в воздухе, улетая по направлению к дому. Это, конечно, было железное пушечное ядро: оно поразило далекий дом, разметав его на бревна и щепки.
В отдалении, как это часто бывает и с громами Тлалока, послышался раскат грома чуть потише. Это загрохотали о землю подкованные железом конские копыта, ибо в тот самый момент, когда выстрелила пушка, всадники пустили вскачь своих лошадей. Они мчались бок о бок с такой скоростью, с какой мог бы бежать ничем не обремененный олень, а за ними, не отставая, следовали спущенные с поводков псы. Всадники доскакали до руин разрушенного дома и принялись размахивать мечами и разить копьями, делая вид, будто уничтожают уцелевших врагов. Потом все они повернули лошадей и поскакали обратно по берегу к нам. Собаки слегка поотстали, и, хотя в ушах моих стоял звон, я услышал доносившееся издалека хищное рычание псов, а также, если мне не почудилось, пронзительные человеческие вопли. Во всяком случае, когда псы вернулись, их страшные челюсти были запачканы кровью. Либо кто-то из тотонаков решил спрятаться поблизости от потешного дома, чтобы понаблюдать за происходящим из укрытия, либо Кортес намеренно и жестоко подстроил так, чтобы они оказались там.
Тем временем приближавшиеся всадники уже не держались сплошной линией, но на полном скаку перестраивались и совершали замысловатые повороты, демонстрируя нам, как легко и умело управляют они этими огромными животными даже во время столь стремительного движения. Зрелище было впечатляющим, но рыжеволосый гигант Альварадо показал нечто еще более потрясающее. На полном скаку он выпрыгнул из седла, некоторое время, держась за него одной рукой, без видимого напряжения, не отставая, бежал рядом со своим громыхавшим копытами животным, а потом уже и вовсе каким-то чудесным образом, не снижая скорости, снова запрыгнул обратно. Даже для быстроногих рарамури это было бы проявлением восхитительной ловкости, Альварадо же проделал такой трюк в одеянии из стали и кожи, весившем, должно быть, столько же, сколько и он сам.
Когда всадники закончили свое выступление, на берегу появились пешие солдаты. Некоторые несли металлические аркебузы длиной в рост человека и металлические стержни, служившие для этого оружия опорами при прицеливании. Другие вооружились короткими луками, укрепленными на поперечных деревянных ложах: солдаты при стрельбе прикладывали их к плечу. Работники-тотонаки принесли множество глинобитных кирпичей и установили их на расстоянии полета стрелы от солдат. Потом белые люди, припадая на одно колено, принялись попеременно стрелять из луков и аркебуз. Меткость лучников, которые поражали примерно Два из каждых пяти кирпичей, была достойна похвалы, чего никак нельзя было сказать о скорострельности их оружия. Выпустив стрелу, солдаты не могли снова натянуть тетиву вРучную, так что им приходилось с усилием натягивать ее вдоль ложа с помощью особого маленького вращающего инструмента.
Аркебузы оказались более грозным оружием: одного только треска, клубов дыма и вспышек огня хватило бы, чтобы навести страх на любого противника, столкнувшегося с ним впервые. Однако аркебузы не только внушали страх, но и метали маленькие металлические дробинки, летевшие так быстро, что их полет был незаметен для глаза. Если короткие арбалетные стрелы при попадании просто ударялись о кирпичи, то металлические дробинки разбивали их вдребезги — на осколки и пыль. Тем не менее я отметил, что дробинки летели не дальше наших стрел, а чтобы подготовить аркебузу к следующему выстрелу, испанскому солдату требовалось время, за которое наш лучник успел бы выпустить в него шесть, а то и семь стрел.
К концу представления, демонстрирующего военную мощь чужеземцев, у меня уже накопилось изрядное количество рисунков, так что мне было что показать Мотекусоме и уж тем паче что ему рассказать. Правда, он просил также доставить ему изображение самого Кортеса, которое пока сделать не удалось. Много лет тому назад, еще в Тескоко, я поклялся никогда больше не рисовать никаких портретов, ибо мне казалось, будто они неизменно навлекали несчастье на человека, которого я изображал. Однако ни малейших угрызений совести такого рода в отношении белых людей я не испытывал. Поэтому на следующий вечер, когда послы Мешико давали прощальный пир для Кортеса, его командиров и священников, нас, мешикатль, на этом пиру оказалось уже пятеро. Похоже, что никто из испанцев даже не обратил внимания на то, что наше посольство увеличилось на одного человека, и уж во всяком случае ни Агиляр, ни Ке-Малинали не узнали меня в богатом одеянии, как не узнавали и тогда, когда я изображал простого носильщика.
Мы сели за стол и приступили к еде, причем о присущей белым людям манере есть я предпочел бы не распространяться. Снедь предоставили мы, так что все было самое лучшее. Испанцы, со своей стороны, угощали нас из больших кожаных мешков напитком, называвшимся вином. Напиток этот был двух сортов, светлый, с кислым вкусом, и красного цвета, сладкий. Я отведал и того и другого, но понемногу, ибо испанское вино пьянило не меньше, чем октли. Пока мои спутники поддерживали беседу, я сидел молча, стараясь как можно незаметнее и как можно более точно запечатлеть облик Кортеса мелом на бумаге. В первый раз увидев его так близко, я заметил, что волосы на голове этого испанца были далеко не столь густыми, как у многих его товарищей, а борода не могла скрыть безобразного шрама, шедшего от нижней губы к скошенному, как у майя, подбородку. Увлекшись изображением всех этих деталей на своем портрете, я не сразу почувствовал, что людской гомон вокруг стих, и, встрепенувшись, увидел, что серые глаза Кортеса смотрят на меня в упор.
Он сказал:
— Значит, меня увековечивают для потомства? Дай-ка посмотреть.
Белый вождь, разумеется, обратился ко мне по-испански, но его протянутая рука говорила то же самое красноречивее всяких слов, поэтому мне пришлось отдать ему бумагу.
— Что ж, — промолвил Кортес, — лестью бы я это не назвал, но узнать меня, несомненно, можно.
Он показал рисунок Альварадо и другим испанцам, которые издали смешки и кивнули.
— Что же касается художника, — сказал Кортес, не отрывая от меня глаз, — вы только посмотрите на него самого, Друзья. Да ведь если снять с него все эти дикарские перья да чуть-чуть припудрить для бледности лицо, он вполне мог бы сойти за идальго, даже за гранда. Случись вам встретить при кастильском дворе человека с такой осанкой и подобным лицом, вы все сняли бы шляпы, чтобы отвесить ему низкий поклон.
