Гэри Дженнингс - Ацтек. Том 2. Поверженные боги
Море было не так уж далеко, но священник не погнал всех этих людей в воду, а просто прохаживался между рядами стоявших на коленях тотонаков, при этом одной рукой обрызгивая их водой, а другой, похоже, давая индейцам попробовать какую-то еду. Проследив за этой церемонией и убедившись, что никто из ее участников не упал на месте замертво, и вообще не усмотрев в ней ничего опасного, я решил присоединиться. Судя по всему, это ничем мне не грозило, а, напротив, могло дать какое-либо преимущество в общении с белыми людьми. Так и вышло, что в тот день я сподобился получить несколько капель воды на голову, несколько крупинок соли из ладони священника на язык (соль была самая обыкновенная) и услышать, как он пробормотал над моей головой несколько слов на незнакомом языке. Теперь-то я знаю, что это был ваш особый церковный язык, называемый латынью. В заключение священник обратился к нам всем с еще одной короткой речью на том же латинском языке, после чего уже по-испански уведомил, что с этого момента в честь упомянутого святого, Иоанна Дамаскина, все крестившиеся лица мужского пола получают имя Хуан Дамаскино, на чем и завершил церемонию. Таким образом, ко всем моим многочисленным именам и прозвищам добавилось еще одно, надо думать последнее. Осмелюсь предположить, что оно всяко звучит лучше, чем Глаз-Моча, но честно признаюсь, что мне до сих пор весьма непривычно называть себя на испанский манер. Однако, с другой стороны, это имя, видимо, просуществует дольше, чем я сам, ибо именно под ним меня внесли во все списки жителей Новой Испании, ведущиеся как духовными, так и светскими властями. Несомненно, последней относящейся ко мне записью будет отметка о кончине некоего Хуана Дамаскино.
Во время одного из моих тайных ночных совещаний с остальными знатными мешикатль (а мы встречались в полотняном домике, предоставленном им испанцами) они сообщили мне следующее:
— Мотекусома немало размышлял о том, не являются ли белые люди богами или по меньшей мере сопровождающими богов тольтеками, поэтому мы решили провести проверку. Предложили принести белому вождю Кортесу жертву, выбрав в качестве ксочимикуи кого-нибудь из знатных тотонаков. Однако это предложение повергло его в негодование, и он, помимо всего прочего, сказал: «Вы прекрасно знаете, что ревнитель блага Кецалькоатль отвергал человеческие Жертвоприношения. С чего бы принимать их мне?» Так что теперь мы не знаем, что и думать. Откуда мог этот чужеземец вызнать такие подробности о Пернатом Змее, если только он сам не?..
Я хмыкнул:
— Эта девица, Ке-Малинали, могла пересказать ему все до единой легенды о Кецалькоатле! В конце концов, она родилась где-то на здешнем побережье, откуда бог и уплыл.
— Пожалуйста, Миксцин, не называй ее этим простонародным именем, — попросил, явно нервничая, один из наших послов. — Она велела всем обращаться к ней Малинцин.
— Вот это да! — изумился я. — Высоко же девчонка взлетела с тех пор, как мне довелось увидеть ее в невольничьем караване.
— Дело обстоит не совсем так, как ты думаешь, — сказал другой посол. — Вообще-то она знатного происхождения и в рабство угодила по прихоти злой судьбы. Ее родителями были знатные особы из Коатликамака, но, когда отец умер, а мать вышла замуж вторично, злобный отчим коварно продал падчерицу в рабство.
— Да уж, — сухо отозвался я, — вижу, что со времени нашей встречи ее фантазия разыгралась дальше некуда. Впрочем, эта девица еще тогда не считала нужным скрывать, что готова на все, лишь бы только выбиться в люди. Так что советую вам соблюдать осторожность и следить за каждым словом, произнесенным в присутствии «госпожи» Малинали.
Если не ошибаюсь, то на следующий день Кортес устроил для знатных гостей представление — демонстрацию возможностей своего чудесного оружия и мастерства своих воинов. Само собой, в толпе собравшихся поглазеть носильщиков и местных тотонаков находился и я.
Несчастные простолюдины не могли скрыть трепета: они ахали, охали, приглушенно восклицали «Аййа!» и постоянно призывали своих богов. Послы Мешико сохраняли на лицах бесстрастное выражение, как будто это не производило на них впечатления, мне же было не до восклицаний, потому что я изо всех сил старался удержать в памяти все эти разнообразные события. Тем не менее, хотя мы и ожидали чего-то подобного, и знатным посланникам, и мне самому не раз и не два пришлось, как и простолюдинам, вздрогнуть от неожиданного шума и грохота и в душе перепугаться.
Кортес велел своим людям выстроить вдали от берега из валежника и обломков уничтоженных кораблей потешный дом, а у воды, где собрались мы, установил одну из имевшихся у него труб из желтого металла на высоких колесах.
Вот что, лучше я буду называть вещи своими именами. Эта установленная на колесах труба представляла собой медную пушку, жерло которой было направлено на отдаленный деревянный дом. Десять или двенадцать солдат вышли на площадку из влажного утрамбованного песка между пушкой и береговой линией. На лошадей надели часть того снаряжения, которое я уже видел раньше, но не мог уразуметь, для чего оно предназначено. А теперь кое-что прояснилось. Например, то, что показалось мне низкими кожаными стульями, оказалось седлами. Ременные поводья предназначались для управления животными, а их спины и бока прикрывали стеганые, чем-то похожие на доспехи наших воинов попоны. Позади всадников расположились другие воины, державшие на крепких кожаных ремнях огромных, злобного вида собак.
Все воины были в полном боевом облачении — со сверкающими шлемами на головах и длинными, вложенными в ножны мечами на поясах. Выглядели они весьма грозно, а когда сели в седла, то им вдобавок вручили еще и пики на Длинных древках, похожие на наши копья, с тем лишь отличием, что их стальные наконечники помимо острия также имели по обе стороны выступы, предназначенные для того, чтобы отражать удары любых противников.
Когда его воины заняли позицию, Кортес улыбнулся с гордостью собственника. По обе стороны от него стояли переводчики, и Ке-Малинали, наблюдавшая подобные представления и раньше, тоже мягко улыбалась с выражением снисходительного превосходства. Через нее и Агиляра Кортес обратился к послам Мешико:
— Я слышал, что воины мешикатль любят барабаны. Может, начнем сегодняшнее зрелище с барабанного боя? — Никто не успел ответить, как он крикнул: — За Сантьяго 1— огонь!
Трое приставленных к пушке солдат сделали что-то такое, отчего сзади нее вспыхнуло маленькое пламя и прозвучал оглушительный удар, не менее громкий, чем звук, производимый нашим разрывающим сердца барабаном. Медная пушка подпрыгнула (я подскочил вместе с ней), и из ее пасти вырвалось грозовое облако. Раздался гром, способный соперничать с громом Тлалока, и блеснула молния, намного ярче всех зубчатых молний тлалокуэ.
