Виталий Гладкий - Басилевс
– Э-э… – заблеял Аполлоний, не зная с чего начать. – Ты тот самый наездник..? – наконец спросил он и запнулся.
– Да, – коротко ответил Савмак, поняв, что хочет сказать купец.
– Великолепно! – обрадовался неизвестно чему Аполлоний и поторопился «взять быка за рога»: – Прими мой скромный дар, – с этими словами он всучил юноше довольно тощий кошелек с серебром.
– За что? – удивился Савмак, стараясь избегать пристального, оценивающего взгляда купца.
– Как – за что? – в свою очередь изумленно поднял брови Аполлоний. – Буланый – это мой конь. Бери, бери, заслужил.
– Премного благодарен, – буркнул юноша, поклонился и хотел уйти.
– Погоди, – остановил его купец. – По-моему, мы с тобой… – он хотел было сказать – «где-то встречались», но тут же спохватился и с некоторым смущением продолжил: – Мы с тобой должны посидеть за пиршественным столом. Я тебя приглашаю…
– Спасибо, но я не могу, – сухо ответил юноша. – Завтра гиппотоксоты идут под стены Мирмекия[287], осажденного скифами. Прощай, – он еще раз слегка дернул головой, изобразив поклон, и поторопился уйти.
«Нет, положительно я его где-то видел…» – мучительно пытался вспомнить Аполлоний, возвращаясь домой. – Где и когда? Эти глаза и скуластое смуглое лицо… Простой полуварвар – а такая гордость и неприступность. Деньги взял с таким видом, будто сделал мне одолжение… Савмак… «Савмак?!»
Купец остановился, будто наткнулся на незримую стену. Ему показалось, что его хватили обухом между глаз. Бессмысленно хлопая ресницами, он сел на скамью у какого-то общественного здания и уставился ничего не видящими глазами в свое прошлое, до сих пор возвращавшееся к нему в кошмарных снах: караван, степь, разбойники Фата и молодой царевич Палак… То же самое лицо! Затем… затем его старый приятель купец Евмен, торжище в Неаполисе… И мальчик, которому он подарил акинак! Сын Сарии, нелюбимой жены царя Скилура! Неужели?! Но почему здесь, в Пантикапее? Нет, не может быть. Он просто обознался. Царский гиппотоксот – и скифский царевич. Не может быть! Но этот настороженный взгляд попавшего в западню зверька, эти серые глаза и правильная эллинская речь… Степной номад так не говорит. Миксэллин? Возможно, и все-таки… И имя – Савмак.
Аполлоний постепенно приходил в себя. Его мысли потекли более плавно и приобрели несколько иной оборот: если этот юный царевич в Пантикапее (а что это был именно сын Скилура, купец уже почти не сомневался), значит… значит, он просто скифский лазутчик! Тогда купец, истинный патриот и гражданин Боспора, как дол-жен поступить? Верно, именно так! От волнения Апол-лоний даже тихо заскулил, как обрадованный появлением хозяина пес. Ему вспомнились слова царского глашатая на городской агоре, читавшего новый указ Перисада. В нем говорилось, что за поимку вражеского соглядатая причитает-ся вполне солидная сумма… но ведь дело не в деньгах!
Стремительно поднявшись, купец, несмотря на солидную внешность, едва не бегом припустил в сторону царского дворца. Да, деньги немалые, большие деньги… На них можно нанять и охрану каравана, и товаров прикупить, и… Нет! Он просто выполняет свой долг – и точка. Никаких иных намерений он не имеет. Много денег, ах, как много денег… И благодарность сограждан. Ну, нет уж, им это знать незачем. Он человек скромный…
Юный гиппотоксот не шел, летел в казарму. Он понял, что пантикапейский купец узнал его. Бежать, немедленно, сегодня ночью! Ждать утра равносильно самоубийству. Вот только саврасый… Его придется оставить. И друзья: Пилумн, Тарулас, Руфус… Как сказать им? Что и какими словами? Они, конечно, его поймут и помогут, но расставаться с ними будет нелегко. А если купец уже сейчас идет к начальнику царского следствия? Возможно, но тут у него вряд ли что получится – спирарх Гаттион еще вчера выехал вместе с десятком отборных воинов спиры в Нимфей, где намечался смотр ополчения. Зная его дотошность, можно не сомневаться, что он пробудет там дня два, пока не проверит каждого новобранца, не прощупает каждый камень оборонительных стен. А к другому Аполлоний не рискнет обратиться – только начальник следствия, да еще царь, могут отдать приказ об аресте лохага гиппотоксотов: они всегда ревностно относились к любым проявлениям недружелюбного отношения к полуварварам, какими их считали полноправные граждане Боспора. Вызвать недовольство легкоконных стрелков перед предстоящими сражениями со скифами не посмеет никто, даже сам стратег.
А если, все-таки, он ошибается? Ведь купец был так великодушен и щедр с ним в Неаполисе, подарив акинак… И он отблагодарил Аполлония, конечно, не подозревая об этом, выиграв скачки и заработав для него ценный приз и много денег. Нет! Эти богатые господа считают рабов и скифов хуже лесного зверья. Жизнь варвара ценится дешевле, чем какая-нибудь безделушка, привезенная из метрополии. Почему-то вспомнилась Ксено, и Савмак почувствовал, как в его сердце заплескался гнев. Подлый, вонючий варвар без роду и племени…
Лицо юноши запылало, рука невольно легла на рукоять акинака. Кровь царственных предков ударила в голову, и перед его мысленным взором запылал пожар. Месть! Придет время, и он не оставит камня на камне в этом городе надменных господ. А пока его ждет нелегкий и опасный путь в родной Неаполис…
Камасария Фиолотекна едва сдерживала себя, чтобы не дать оплеуху служанке – она сегодня и вовсе была несносна. Старая горгона болтала без устали с самого утра, и ее каркающий голос наполнил все углы опочивальни, как прожорливая саранча хлебное поле. Кроме того, от служанки разило луком, а таких запахов на голодный желудок царица не переносила. Камасария успокоилась только тогда, когда в опочивальню неслышной тенью проскользнул евнух Амфитион и неожиданно властным движением молча указал служанке на дверь. Старуха с укоризной глянула на госпожу, но повиновалась быстро и безропотно – этот холощеный недомерок, глуповатый на вид и угодливый, как паршивый раб, тем не менее, обладал удивительной способностью повелевать и укрощать самых строптивых, даже стоящих выше его по рангу.
Подойдя ближе, он все так же молча поклонился и, потупив взгляд, застыл в смиренном ожидании приказов и вопросов своей повелительницы.
Царица некоторое время с пристальным вниманием рассматривала согбенную фигуру евнуха. От нее не укрылось, что Амфитион был чем-то взволнован, хотя и не подавал виду. По тому, как он бесцеремонно выпроводил служанку, Камасария Филотекна поняла, что ее верный соглядатай и наперстник принес нечто очень важное, не предназначенное для посторонних ушей.
– Тебе не кажется, что ты несколько превышаешь свои полномочия? – мягко, но с нажимом сказала царица. – Служанка – не царская раба и, кроме того, здесь повелевать имею право только я.
