По степи шагал верблюд - Йана Бориз
После ее смерти Стефани отвыкла мечтать и надеяться. Она кротко пришла к соглашательству сама с собой, что задача homo sapiens – дышать и жевать. Все. При этом до нее доползали слухи, что начлаг Валентин Иваныч очень мягкий и сердобольный по сравнению с прочими, что охранникам обижать контингент не дозволяется и кормежка в разы лучше, чем у соседей. Самые страшные истории доставлялись, конечно, из лагеря для фашистов-военнопленных, от него ее спас пожилой сероглазый азиат с Лубянки, друг детства покойной маменьки. Он тогда говорил, что постарается помочь. Но что из того? С чего бы надеяться, что этот Евгений Федорович всемогущ, что ему по силам творить чудеса? Да и жив ли он вообще? На свободе ли? В такой мясорубке трудно уцелеть, а вытащить наружу кого‐то, уже наполовину перемолотого в фарш, вообще невозможно.
Когда наступил День Победы, Стефани дежурно обрадовалась, чтобы не отставать от контингента. Мысли по этому поводу забредали теплые, приятные: война закончилась, в стране будет лучше с продовольствием, с одеждой, может быть, утеплят барак. Она уже плохо понимала, сколько совершенно одинаковых мучительных дней прошло, а сколько еще впереди. Ей казалось, что детство в Риме, солнечная терраска на виа Маргутта и гортензии в палисаднике, чудесные храмы и свежие круассаны на завтрак ей только приснились, привиделись в очередной лихорадке. И как бы ни хотелось надеяться на синьора Назарино, трезвый рассудок твердил, что отец бессилен, что в этой глуши ее никто не найдет и не спасет.
* * *
В августе 1945‐го на грузовом перроне в Красноярске принимали невиданный доселе груз: двух живых верблюдов. Ярко-коричневый горбоносый самец осторожно ступил на таежную землю, принюхался и неуверенно затрубил. Его спутница – изжелта-белая верблюдица с пушистыми нежными ушками, обрамленными кромкой темной шерсти, – с опаской глядела на поезда, склады и груды готовой к отправке древесины. Ей не хватало простора в этом пропитанном маслом и гарью закутке мира. Сопровождавший их парень – видный молодой азиат – быстренько выправил документы, заплатил что положено за провоз и еще немного сверху и повел своих питомцев подальше от пыхтящих паровозов и чеканного блеска натруженных рельсов.
– Тур[124], тур, мои хорошие! – Артем остановился на пролеске, где не шумела трудолюбивая дорога, вытащил из рюкзака спекшиеся соляные камушки, угостил. Через час с небольшим на дороге показался заляпанный грязью «виллис», брезентовый верх был опущен, на кожаном сиденье играло редкое в этих широтах солнце.
– Ни хрена себе подарочек твой батя приготовил! – Из «виллиса» вылез грузный Валентин в куцем пиджачке с закатанными рукавами. – И как ты добрался? С этими‐то?
– Героям войны везде дорога! – Артем смущенно рассмеялся. – Главное, чтобы освоились у вас тут. А шубат делать совсем просто – залить в закваску молоко, и все.
– Честно признаться, не верю я в эти народные целительства. – Валентин помрачнел. – Но и пренебрегать не буду. Эх, отвезти бы стариков на берег моря, к теплу. Но мне отсюда выбраться нельзя, а одни они жить не смогут. Так что? Давайте знакомиться! – обратился он к верблюдам, вполне обжившимся на пролеске и беззаботно щиплющим траву.
– Вот этот – Коныркул, коричневый раб. Знаменитого семени степных великанов. А это его жена Жулдыз – значит «звезда». Дай бог, через два года у вас будут и верблюжатки.
– Два года? Так долго носит?
– Нет, тринадцать месяцев. Это я с учетом погодных условий припуск на ветер взял. – Артем снова засмеялся.
– Ну поехали, джигит. Как твой дед там?
– Все хорошо, спасибо, а как… – Голос предательски задрожал, неуместная пауза забилась пойманной рыбкой в сетях.
– Со Стешей все хорошо. На днях устрою тебе свидание.
– Правда? Вот спасибо, дядь Валь.
Артем поселился у Ивана Лукича, пожилого и немощного, но отказывающегося оставить свою кривоватую хибарку и переехать с лежачей Серафимой Григорьевной к сыну. Сам ухаживал за ней, сам готовил. Полковник НКВД не поддерживал такого рвения, но и спорить с родительской волей не брался. В тот же день начали строить загон для верблюдов, размечать место под теплый сарай, под кормушки. Застучали топоры, закипела кровь в непривычных к мирной работе руках. Крепкому сну не мешала ни звонкая комариная кадриль, ни надсадный стариковский кашель из‐за хлипкой стены. Наутро, облившись ледяной водой, Артем стоял навытяжку перед Коныркулом и Жулдыз и репетировал торжественную речь, заготовленную для Стефани:
– Наша случайная встреча стала мне уроком. Теперь я понимаю, что вражеские солдаты тоже люди и заслуживают человеческого отношения. В этой связи…
Коныркул недовольно отвернулся, подергал ноздрями.
– Я привез часы, которые ваша матушка хранила долгие годы в память о знакомстве и детской дружбе с моим отцом. Предлагаю продолжить традицию семейной дружбы в новом поколении, то есть между нами… Нет! Тьфу, гадость.
– Эй, артист, ты говори как есть! – Во двор вышел сгорбленный Иван Лукич, близоруко щуря выцветшие глаза. – Скажи, мол, ты девка, а я хлопчик. Давай женихаться. – Он беззубо засмеялся. – А огород городить ни к чему.
Комната для встреч находилась в низеньком флигеле административного корпуса. Это была не интимная комнатка для разлученных семей, куда с завистью заглядывали все заключенные. Просто кабинет для допросов, который не затоптали до поры до времени следственные чины. Томительные процедуры осмотров и анкет выбили из Артема все заготовленные слова, он уже жалел, что пришел.
Стефани зашла тихо, как будто скользила по полу в мягких носочках. Взглядом спросила разрешения сесть, и только тогда Артем вскочил на ноги. Она убрала темные волосы под платок, чистый лоб светился радостным удивлением.
– Я не ждала тебя здесь увидеть. – Она сразу обратилась на «ты», выбив и без того зыбкую почву у него из‐под ног.
– Это свидание может стать первым, а может последним. В такое время живем, – начал он с заученной фразы.
Она кивнула, ореховый взгляд погрустнел. Артем не знал, что сказать, от этого смутился, понял, что теряет драгоценные минуты, и окончательно вышел из себя. Перед глазами стоял только Иван Лукич с его ценным советом.
– Давай поженимся! – выпалил Артем. – Такое время, растягивать знакомство некогда и незачем. Я эти два года только о тебе и думал. Не идешь ты у меня из головы. Попробуем пожить по‐человечески.
Стефани растерялась, но предательские губы сами собой уже складывались в улыбку.
– И да, я притащил твои часы. – Он расстегнул ремень и отлепил от внутренней стороны пряжки серебряный кругляш со штихельной резьбой.
– Да, – просто сказала она, протягивая руку.
– Что – да?
– А разве барышням не
