Богдан Сушинский - Рыцари Дикого поля

Не поднимаясь, графиня дотянулась до лежащего чуть с краю, на книжном столике, фолианта. «Эразм Роттердамский, — прочла она. — “Воспитание государя”» [47].

Она слышала о том, что в последнее время королева слишком увлеклась чтением книг. Причем, как замечали иезуиты, далеко не религиозных. Зная об этой страсти польской королевы, всякий аристократ, прибывающий теперь из Франции, Германии или Италии, считал своим долгом подарить ей что-либо из того, что появилось в местных типографиях. На зависть многим, ее личная библиотека быстро пополнялась изданиями поэтов «Плеяды», а также Шекспира, Рабле, Фоленго, Макиавелли, Штюблина… Создавая при этом Марии-Людовике славу весьма и весьма просвещенной монархини. К тому же, кроме французского и польского, она довольно сносно владела немецким, итальянским, латынью…

— Не знаю, что здесь говорится о воспитании государя, — молвила Клавдия. — Но дать королеве лучшее воспитание, чем дает его маркиза Дельпомас, не сумеет никто, — довольно небрежно положила она фолиант на место. — Очень жаль, Мария-Людовика, что вы не прошли курс ее наук. Многое из того, что вас гложет сейчас, показалось бы вам после пансиона «Марии Магдалины» пустяшными придворными забавами.

— Разговоры с вами, графиня, становятся все более обременительными. Возможно, потому, что вы слишком хорошо усвоили науку маркизы Дельпомас и слишком долго задержались в ее ученицах.

— Просто мы слишком часто обращаемся в своих разговорах к мужчинам. Но говорить о них столь же бессмысленно, как и любить их. Мужчин нужно чувствовать. Грубо ощущать. В «Воспитании государя» об этом, очевидно, ничего не говорится, правда?

Мария-Людовика едва заметно улыбнулась. Но не потому, что была приободрена рассуждениями графини. Просто ее задело, как слишком вольно позволяет Клавдия вести себя с ней. Совершенно забывая, что говорит с королевой. «Но ведь и ты тоже очень часто забываешь, что твоими устами говорит государыня, — резко осадила себя Мария-Людовика. — Умение возвыситься над окружением, построить свои отношения так, чтобы придворные ощущали твое превосходство, — это как раз то, к чему пытается приучить государей Эразм Роттердамский».

— Передайте князю Яну-Казимиру, что я навещу вас обоих завтра после полудня.

— Он всего лишь князь?

— В Польше королевский титул не наследственный, и посему принцев здесь нет. Хотя, по французской традиции, время от времени мы называем его принцем.

— Кажется, ему нравится это, что его именно так называют, — тут же подсказала Клавдия. — И еще: он очень осторожен. Прямо на удивление.

— Он ведь знает, что корона не достанется ему просто так. Даже если он завоюет мое снисхождение. Ее еще придется отстаивать на заседании сейма, где у Яна-Казимира пока что найдется не очень-то много сторонников.

— Королевич чувствует это. Простите, государыня, но вам тоже следует быть крайне осторожной. За вами следят. Доносят королю о каждом вашем шаге. Словом, бороться за корону на сейме вам придется вместе с Яном-Казимиром.

Королева с упреком взглянула на графиню. Ее молчание было призывом отрешиться от подобных страхов. Тем неожиданнее для графини показались слова, которыми Мария-Людовика решила попрощаться с ней:

— Извините, графиня, но у меня к вам будет не совсем обычная просьба.

— Слушаю, Ваше Величество, — задержалась Клавдия уже у двери.

— Она несколько деликатного свойства.

— Оставить вас во время свидания наедине с королевичем? Одних во всем дворце? При моих слугах это совсем несложно.

Королева грустно улыбнулась: школа маркизы Дельпомас! Пансион «Марии Магдалины».

— В данном случае все как раз должно быть наоборот. Знаю, что королевич — пылкий поляк. Но мне хотелось бы, чтобы я могла спокойно говорить о деле, а не постоянно заботиться о том, как бы устоять под его натиском. Да и ему тоже нужна холодная голова. Уверена, что вы поняли, что я имею в виду…

Взгляды двух женщин встретились. Теперь это были взгляды единомышленниц.

— Ничего, постараюсь сделать так, чтобы после возлежания в моей постели он и помышлять не смел ни о каком натиске, — доверительно пообещала Клавдия.

— Уж потрудитесь остудить его.

— До вашего прибытия, Ваше Величество, он успеет так насладиться женщиной, что возненавидит всех остальных. Кроме королевы, естественно.

Как только графиня оставила ее обитель, королева вновь взялась за «Шесть книг о государстве». Чтиво было не из занимательных, однако Мария-Людовика твердо помнила, что обязана проштудировать этот труд, так же как и труд Эразма Роттердамского «Воспитание государя».

К счастью, пока еще никто при дворе не догадывался, что в душе Мария из рода Гонзага готовится не к тому, чтобы стать супругой очередного польского короля, а к тому, чтобы самой стать полноправной правительницей Речи Посполитой. Причем она готова идти к этой своей мечте до конца, даже если придется спровоцировать гражданскую войну, в ходе которой будет истреблена большая часть ее недоброжелателей.

30

— Ты добивался встречи со мной, гяур, — негромко, вкрадчиво проговорил хан, упершись руками в колени и всматриваясь в стоящего у подножия его «трона» полковника Хмельницкого. — Говори, но, произнося любое свое слово, ты должен видеть перед собой эту саблю, — указал обрамленным в серебро пальцем на небольшой столик, на котором лежали короткая, роскошно украшенная сабля и Коран.

— Я вижу ее, — склонил голову Хмельницкий, но так и не стал перед ханом на колени.

— Кто тебя прислал сюда и чего ищешь на моей земле?

— Я пришел к тебе, повелитель Крымского ханства, по собственной воле, желая поговорить о том, как моей и твоей землям, нашим народам, жить дальше.

— Твоей земле? Твоему народу? Ты сравниваешь себя с королем Польши? Нет, сразу с султаном Турции?

— Прежде чем отбыть сюда, я стал атаманом запорожского казачества. Этого с меня достаточно. Пока что… Сейчас на Сечи собирается огромная армия, и мне не хотелось бы, чтобы мои войска и твоя орда, достойнейший из достойных, начали истреблять друг друга.

— Лестные слова, гяур. Но пришел ты сюда как шакал, вслед за которым прибежит целая стая.

— Она действительно может прийти, если со мной что-то случится. Но мне этого не хотелось бы, — молвил Хмельницкий, и ответ его показался более дерзким, чем мог предполагать хан и присутствовавший при их беседе советник Улем.

Полковник почувствовал это. Однако ответ не был дипломатической оплошностью. Пока что он держался на приеме у хана так, как было задумано.