Алый Первоцвет возвращается - Эмма Орци
– А я могу сказать вам, гражданин Сикаль, – начал он с твердой решимостью, – и вам, и всем остальным, что гражданин Рато во всей этой истории совершенно ни при чем, и все вы просто лжете. Потому что… – замолчав на мгновение, он обвел глазами присутствующих, будто профессиональный актер, намеренно желающий усилить эффект приготовленной фразы. Его крошечные, словно бусинки, глаза странно блеснули в свете масляной лампы. – Потому что…
– Так почему же? – раздались в конце концов нетерпеливые голоса.
– А потому, что пока вы там на открытом воздухе ужинали за государственный счет и выслушивали шуточки какого-то неизвестного шарлатана, гражданин Рато, в стельку пьяный, храпел себе в приемной матушки Тео, прорицательницы, совсем на другом конце Парижа!
– Откуда вы это знаете, гражданин Лэнлуа? – спросил ледяным голосом хозяин заведения, поскольку гражданин Сикаль очень не любил, когда ему возражали, а он был одним из лучших его завсегдатаев.
Однако маленький Лэнлуа, поблескивая крохотными смеющимися глазками, невозмутимо продолжил:
– Pardi![4] Очень просто. Я сам в это время сидел у матушки Тео и видел его своими глазами.
Далее Лэнлуа рассказал все, что знал по этому поводу. О том, что пришел в четыре часа пополудни к матушке Тео и спокойно ждал своей очереди рядом с приятелем Рато, который около двух часов хрипел и задыхался в этой душной комнате. Что в шесть часов или чуть позднее этот чертов аристократ – видите ли, ему стало слишком душно – вышел, якобы подышать, а на самом деле хлебнул еще. Затем около половины седьмого, – бойко продолжал наборщик, – подошла моя очередь идти к старой ведьме. Когда же я вышел оттуда, был уже девятый час, и совершенно стемнело. Рато, полупьяный, сидел, развалясь, на скамейке в приемной. Я попробовал с ним заговорить, но тот в ответ только хрюкал. Я пошел немного перекусить, а в десять вновь проходил мимо дома колдуньи. Как раз в это время оттуда выходили последние люди. Они ворчали, поскольку их просто выгнали. Рато же кричал больше всех, но я оттащил его. Потом мы пошли вместе на рю де л'Анье, где он снимает квартиру. И я сразу пришел сюда! – победно заключил Лэнлуа, с торжеством поглядывая на скептические лица окружающих.
Хотя рассказ и не вызвал никаких сомнений, его, тем не менее, подвергли немедленному перекрестному допросу. Но маленький мужичонка нигде ни разу не сбился. Кроме того, через некоторое время появились еще люди из тех, что ходили в этот день на прием к матушке Тео. И все они подтвердили сказанное гражданином Лэнлуа. Одной из них оказалась даже невестка Сикаля! Теперь как хотите, так и думайте.
Но кто же тогда был на рю Сент-Оноре?
Глава VIII. Прекрасная испанка
В луврском квартале Парижа на рю Вилледо есть пятиэтажный каменный дом с серыми ставнями на окнах и железными балконами, ничем не отличающийся от сотен других домов этого великого города. Маленькая калитка его неуклюжих ворот обычно бывала распахнута целыми днями. За калиткой просматривалась небольшая темная подворотня, в которой находилась квартира консьержа. Далее – внутренний двор с выходящими на него с четырех сторон пятью рядами окон с вечно закрытыми ставнями, что придавало дому вид слепого.
Слева в подворотне, прямо напротив жилища консьержа, находилась высокая стеклянная дверь, через которую можно было попасть в вестибюль с парадной лестницей, ведущей в главные апартаменты, более комфортабельные, чем те, что имели вход со внутреннего двора. Там, в дальних его углах, находились самые обыкновенные лестницы, страшно темные и зловонные. Так что освещенность этих квартирок, особенно на первом этаже, можно сказать, не зависела даже от капризов небес.
Однако с наступлением темноты калитка, конечно же, закрывалась, и припозднившийся визитер или же сам квартирант должен был позвонить в колокольчик, в ответ на что консьерж дергал соединительный шнур, и калитка открывалась. После чего служитель выходил, чтобы именем закона спросить, как зовут пришедшего и номер квартиры, в которую тот направляется, и закрывал калитку вновь. Но это еще не все. Консьерж должен был проводить посетителя до самой квартиры, чтобы получше запомнить его внешность на случай каких-нибудь полицейских надобностей.
И вот в эту апрельскую ночь, около двенадцати часов, зазвонил колокольчик. Консьерж, гражданин Леблан, очнувшись от едва охватившей его сладкой дремы, дернул за шнур. Через калитку проскользнул какой-то молодой человек без шляпы, в рваном сюртуке и грязных ботинках, бросив на ходу: «Гражданка Кабаррюс».
Услышав это имя, хорошо ему знакомое, консьерж повернулся на другой бок и сладко захрапел, не только не отправившись проводить позднего посетителя, но и не поинтересовавшись его именем. Гражданка Кабаррюс была молода и очень хороша собой, а молодость и красота даже в те дни пользовались немалыми привилегиями; так чего же требовать от пылкого патриота гражданина Леблана? Кроме того, он считал, что лучше не соваться в чужие секреты, ибо это могло принести всякие неприятности.
Так что нынешний поздний визитер совершенно беспрепятственно проскочил к темной лестнице внутреннего двора.
Он очень спешил, голова его кружилась от вони и, поднимаясь по лестнице, он вынужден был придерживаться за грязную стену. На площадке второго этажа силы покинули его, и он уже на коленях приблизился к двери с номером 22. Будучи совершенно не в состоянии дотянуться до звонка, он слабо постучал влажной ладонью.
Дверь быстро распахнулась, и несчастный упал в прихожую прямо к ногам какого-то высокого, одетого во все белое, призрака с маленькой настольной лампой над головой. Призрак от неожиданности даже вскрикнул, затем, быстро поставив лампу, втащил полуживого молодого человека, вцепившегося в отчаянии со всей силой в полы белой одежды, в дальнюю часть прихожей.
– Я пропал, Тереза, – жалобно простонал пришедший. – Ради бога, спрячьте меня.
Тереза Кабаррюс даже не сделала ни малейшей попытки оказать помощь скорчившейся фигурке. Громко крикнув: «Пепита!», она продолжала все так же неподвижно стоять, но изумление на ее лице уступило место страху.
В следующее мгновение откуда-то из темноты выползла старуха и, увидев лежащее на полу тело, обеспокоенно всплеснула руками. Но едва она раскрыла рот, чтобы разразиться потоком причитаний и сетований, молодая хозяйка оборвала ее приказанием прежде закрыть дверь.
– Помоги гражданину Монкрифу добраться до софы в моей комнате. Дай ему что-нибудь подкрепляющее да проследи, чтобы не говорил ничего лишнего.
Затем, решительным жестом оторвав от своего платья судорожно вцепившиеся в него руки, она быстро вышла из небольшой приемной, покинув несчастного Бертрана, оставив его на попечение Пепиты. В 1794 году Терезе Кабаррюс исполнилось двадцать четыре года; быть может, это был самый яркий период ее красоты. Даже сейчас, стоя
