Рафаэль Сабатини - Одиссея капитана Блада

– Да, знал.

– И тем не менее, будучи, как вы нас пытаетесь убедить, лояльным

подданным нашего короля, вы отправились к Гилдою?На мгновение Питер Блад потерял терпение.

– Меня занимали его раны, а не его политические взгляды! – сказал он

резко.На галереях и даже среди присяжных заседателей раздался одобрительныйшепот, который лишь усилил ярость верховного судьи.

– Господи Исусе! Жил ли еще когда-либо на свете такой бесстыжий

злодей, как ты? – И Джефрейс повернул свое мертвенно-бледное лицо к членамсуда. – Я обращаю ваше внимание, господа, на отвратительное поведение этогоподлого изменника. Того, в чем он сам сознался, достаточно, чтобы повеситьего десять раз… Ответьте мне, подсудимый, какую цель вы преследовали,мороча капитана Гобарта враньем о высоком сане изменника Питта?

– Я хотел спасти его от виселицы без суда.

– Какое вам было дело до этого негодяя?

– Забота о справедливости – долг каждого верноподданного, – спокойно

сказал Питер Блад. – Несправедливость, совершенная любым королевскимслугой, в известной мере бесчестит самого короля.Это был сильный выпад по адресу суда, обнаруживающий, как мне кажется,самообладание Блада и остроту его ума, особенно усиливавшиеся в моментывеличайшей опасности. На любой другой состав суда эти слова произвели быименно то впечатление, на которое и рассчитывал Блад. Бедные, малодушныеовцы, исполнявшие роли присяжных, заколебались. Но тут снова вмешалсяДжефрейс.Он громко, с трудом задышал, а затем неистово ринулся в атаку, чтобысгладить благоприятное впечатление, произведенное словами Блада.

– Владыка небесный! – закричал судья. – Видали вы когда-нибудь

такого наглеца?! Но я уже разделался с тобой. Кончено! Я вижу, злодей,веревку на твоей шее!Выпалив эти слова, которые не давали возможности присяжным прислушатьсяк голосу своей совести, Джефрейс опустился в кресло и вновь овладел собой.Судебная комедия была окончена. На бледном лице судьи не осталось никакихследов возбуждения, оно сменилось выражением тихой меланхолии. Помолчав, онзаговорил мягким, почти нежным голосом, однако каждое его слово отчетливораздавалось в притихшем зале:

– Не в моем характере причинять кому-либо вред или радоваться

чьей-либо гибели. Только из сострадания к вам я употребил все эти слова,надеясь, что вы сами позаботитесь о своей бессмертной душе, а не будетеспособствовать ее проклятию, упорствуя и лжесвидетельствуя. Но я вижу, чтовсе мои усилия, все мое сострадание и милосердие бесполезны. Мне не о чембольше с вами говорить. – И, повернувшись к членам суда, он сказал: –Господа! Как представитель закона, истолкователями которого являемся мы –судьи, а не обвиняемый, должен напомнить вам, что если кто-то, хотя бы и неучаствовавший в мятеже против короля, сознательно принимает, укрывает иподдерживает мятежника, то этот человек является таким же предателем, как итот, кто имел в руках оружие. Таков закон! Руководствуясь сознанием своегодолга и данной вами присягой, вы обязаны вынести справедливый приговор.После этого верховный судья приступил к изложению речи, в которойпытался доказать, что и Бэйнс и Блад виновны в измене: первый – за укрытиепредателя, а второй – за оказание ему медицинской помощи. Речь судьи была

усыпана льстивыми ссылками на законного государя и повелителя – короля,

поставленного богом над всеми, и бранью в адрес протестантов и Монмута, окотором он сказал, что любой законнорожденный бедняк в королевстве имелбольше прав на престол, нежели мятежный герцог.Закончив свою речь, он, обессиленный, не опустился, а упал в своекресло и несколько минут сидел молча, вытирая платком губы. Потом, корчасьот нового приступа боли, он приказал членам суда отправиться на совещание.Питер Блад выслушал речь Джефрейса с отрешенностью, котораявпоследствии, когда он вспоминал эти часы, проведенные в зале суда, не разудивляла его. Он был так поражен поведением верховного судьи и быстройсменой его настроений, что почти забыл об опасности, угрожавшей егособственной жизни.Отсутствие членов суда было таким же кратким, как и их приговор: всетрое признавались виновными. Питер Блад обвел взглядом зал суда, и на одномгновение сотни бледных лиц заколебались перед ним. Однако он быстро овладел

собой и услышал, что кто-то его спрашивает: может ли он сказать, почему ему

не должен быть вынесен смертный приговор note 13 после признания его виновным вгосударственной измене?Он внезапно засмеялся, и смех этот странно и жутко прозвучал в мертвойтишине зала. Правосудие, отправляемое больным маньяком в пурпурной мантии,было сплошным издевательством. Да и сам верховный судья – продажныйинструмент жестокого, злобного и мстительного короля – был насмешкой надправосудием. Но даже и на этого маньяка подействовал смех Блада.

– Вы смеетесь на пороге вечности, стоя с веревкой на шее? – удивленно

спросил верховный судья.И здесь Блад использовал представившуюся ему возможность мести:

– Честное слово, у меня больше оснований для радости, нежели у вас.

Прежде чем будет утвержден мой приговор, я должен сказать следующее: вывидите меня, невинного человека, с веревкой на шее, хотя единственная моявина в том, что я выполнил свой долг, долг врача. Вы выступали здесь,заранее зная, что меня ожидает. А я как врач могу заранее сказать, чтоожидает вас, ваша честь. И, зная это, заявляю вам, что даже сейчас я непоменялся бы с вами местами, не сменял бы той веревки, которой вы хотитеменя удавить, на тот камень, который вы в себе носите. Смерть, к которой выприговорите меня, будет истинным удовольствием по сравнению с той смертью, ккоторой вас приговорил тот господь бог, чье имя вы здесь так частоупотребляете.Бледный, с судорожно дергающимися губами, верховный судья неподвижнозастыл в своем кресле. В зале стояла полнейшая тишина. Все, кто зналДжефрейса, решили, что это затишье перед бурей, и уже готовились к взрыву.Но никакого взрыва не последовало. На лице одетого в пурпур судьимедленно проступил слабый румянец. Джефрейс как бы выходил из состоянияоцепенения. Он с трудом поднялся и приглушенным голосом, совершенномеханически, как человек, мысли которого заняты совсем другим, вынессмертный приговор, не ответив ни слова на то, о чем говорил Питер Блад.Произнеся приговор, судья снова опустился в кресло. Глаза его былиполузакрыты, а на лбу блестели капли пота.Стража увела заключенных.

Один из присяжных заседателей случайно подслушал, как Полликсфен,