Ольга Елисеева - Наследник Тавриды
— Писал. А нынче голова болит.
— Стакан жженки это поправит.
Липранди недовольно глянул на Пушкина, у которого загорелись глаза.
— Федор Федорович, — понизив голос, сказал он. — Молодой человек деликатного сложения, и водку так глохтеть, как мы с вами, не может.
— Я же ему в рот не вливаю! — искренне удивился Орлов. — Все лучше, чем слушать разговоры моего братца о политической экономии.
При этих словах лица у всех четверых вытянулись, и они поспешили покинуть дом. Бильярдная была просторным, не слишком чистым зданием, по окна вросшим в землю. Под низким потолком клубился сизый дым. Полковники заняли лучший стол. По требованию Орлова хозяин распорядился варить жженку, причем хитрый еврей уверял, что станет поливать сахарную голову чистейшим коньяком. Чему, конечно, никто не поверил.
Пока Федор рассказывал Пушкину — единственному, кто никогда не участвовал в бивачных попойках, — как правильно приготовлять священный напиток, все шло хорошо. Ссыльный внимал Орлову с завистью и восхищением. Он попытался не поверить, что жженку пьют из пистолетов, заливая в дуло. Но все трое с рвением бросились заверять юношу в правдивости Федора. Пришлось сдаться.
— Ах, если бы и у меня сейчас был пистолет!
— Зачем? Они потом стрелять не годятся, — буднично бросил Липранди. — Ей-богу, хуже нет, чем вычищать из затвора застывший сахар!
Пока не поспела жженка, разминались портером. Потом хозяин внес дымящуюся вазу. Алексеев и Орлов, как старые гусары, порешили пить вкруговую. Липранди для виду воспротивился, но более из-за Пушкина, чем из-за себя. Он был человек привычный. Однако ссыльный сам громче всех требовал смертной чаши. Первая ваза кое-как сошла с рук, даже удары не стали слабее. Но вторая, поднесенная услужливым Гольдой, подействовала. Лица покраснели, шары взялись ускользать от киев, а устья луз на глазах сузились. Пушкин развеселился, вздумал подходить к бортам бильярда и вспрыгивать на них, мешая игре.
— Да что делает этот школяр! — возмутился Федор. — Он мне сию секунду погубил верный шар! Уймитесь, сударь!
Полковник же Алексеев угрожающе постучал кием о ладонь, присовокупив, что дурачков по-свойски учат. Этого Пушкин снести не мог. С воплем:
— Ах, так! — он разбежался от стены, плюхнулся животом на бильярд и смешал руками шары.
— Что же это?! — Федор схватил поэта за шиворот и, прежде чем Алексеев с Липранди успели помешать, поднял в воздух, размахнулся и вышвырнул в окно. Благо ставни не были закрыты.
С улицы донеслось истеричное кудахтанье. Падая, Пушкин раздавил курицу. Через минуту он фурией вбежал в дом и ринулся на обидчиков с кулаками.
— Я вас вызываю! И вас тоже! — выдохнул ссыльный, хватая Орлова с Алексеевым за рукава. — А вас… — он обернулся к Липранди, — прошу быть моим секундантом.
Делать нечего. Как наиболее крепкий на голову, резидент Главного штаба оговорил с приятелями условия. Завтра в десять. У дома Липранди. Примирение невозможно. И увел разбушевавшегося поэта с собой. Дорогой они спустились на берег Быка, где полковник умыл своего подопечного. Тот уже начал трезветь и раскаиваться.
— Все моя арапская кровь! Я загораюсь, как порох!
— Причина для дуэли вовсе не достойная, — уговаривал Липранди, помогая Пушкину подняться. — Дело при бильярде, под жженку. Надо бы замять.
— Ни за что! — взвился тот. — Я докажу им, что не школьник! Скверно, гадко. Но как же кончить?
— Без хлопот, — пожал плечами спутник. — Не они вас, а вы их вызвали. Если они завтра придут мириться, то честь ваша не пострадает.
— Это басни, — молвил Пушкин со вздохом. — Теодор никогда не согласится. Он обрек себя на верную гибель.
Липранди хмыкнул, но товарищ не почувствовал иронии.
— Все-таки лучше умереть от пули поэта или убить его, чем всю жизнь прозябать в деревне!
— В деревне масса приятного, — зевнул полковник.
Они уже стояли у дома Липранди. Это была обширная мазанка, внутри выстеленная турецкими коврами и заставленная великолепной мебелью на азиатский манер. По стенам висело богатое оружие. В сенях возилась молодая цыганка, с успехом заменявшая барину горничную, кухарку и любовницу.
— Ложитесь-ка, сударь мой, спать, — сказал резидент. — Утро вечера мудренее.
Он подождал, пока приятель засопит, а сам повлекся на поиски остальных участников драмы. Оба обретались в доме Алексеева, уже охолонувшие и почти трезвые.
— Я не охотник на обезьян! — заявил Федор. — А если наша дуэль навредит брату? Да тьфу, в самом деле! Что я буду мальчишек стрелять?
— Как бы закончить миром? — Алексеев принес трубки. — Ведь нас, господа, засмеют. Право, засмеют.
— Приезжайте завтра, как условились, и скажите Пушкину, что готовы забыть жженку.
Липранди чувствовал: уломать собственного подопечного будет сложнее. Еще затемно он вернулся домой, и во мраке подслеповатой мазанки обнаружил, что поэт и цыганка не теряли времени даром. Взяв блудливую девку за косы, Липранди рывком поднял ее с места.
— Ты что, Шекора, забыла, кто твой барин? — Со смехом он отвесил ей легонького пинка и, ни слова не сказав вероломному постояльцу, завалился спать.
Наутро полковник проснулся позже гостя. Застал того уже умывшимся и с бледной мрачностью в лице. На рассказ Липранди о готовности противников примириться Пушкин взял секунданта за руку.
— Скажите мне откровенно, не пострадает ли моя честь? Ведь они, должно быть, издеваются надо мной?
— Ни капли. Они просят мира.
— Это что-то несообразное, — протянул Александр Сергеевич, принимаясь ходить по комнате. — В той легкости, с которой Теодор отказался от дуэли, таится презрение.
— Да нет же, говорю вам, — рассердился Липранди.
— Я никогда не поверю, чтобы такой рубака, как Орлов, упустил случай подраться.
Полковник горестно вздохнул. Сколько между ними лет разницы? Десять? Двенадцать? Мир странным образом изменился после войны.
— Послушайте, Александр Сергеевич, — серьезно сказал он. — Мы видели в жизни больше крови, чем вы чернил. Случаев подраться у Теодора было достаточно.
В это время во двор явились Алексеев и Орлов, серьезные, чуть сконфуженные, но со смешинкой в глазах. После кратких объяснений они ударили Пушкина по рукам и полезли обниматься. Решено было отпраздновать примирение в Зеленом трактире в верхнем городе.
Белая Церковь.
Лиза сидела в светлой горнице у холодной печи и низала бисер. На ковре посреди комнаты играла маленькая Александрина, в открытое окно с улицы долетал сдуваемые ветром лепестки белого шиповника. Лето царило над имением, укрыться от жары удавалось только в саду да в больших прохладных залах с низкими потолками. Целый выводок детей носился где-то по дому, во дворе и на голубятне. Властная хозяйка Белой Церкви Александра Васильевна Браницкая примирилась со своими польскими отпрысками, отчего на имение сошла Божья милость.
