Сергей Бортников - Добро пожаловать в Некрополь

В это время на улицу выскочил Грызачёв. В одном нижнем белье. Заметил мирно беседующих учёных и похлопал Ивана по плечу.

— Общаетесь?

— Так точно, — за обоих отчитался Липке. — Посидите, послушайте нашу дискуссию.

— Зачем?! Всё равно я в этом ничего не понимаю, — устало отмахнулся лейтенант и пошёл прочь.

А Юрген-Клаус ни на миг не умолкал:

— Вначале тридцатых я работал у Юри Гарольда в Колумбийском университете. Именно тогда он впервые обнаружил в природной среде молекулы тяжёловодородной воды и получил за это…

Ковальчук понимал, что ему надо вставить хоть что-нибудь, и наугад бросил:

— Нобелевскую премию.

А что ещё он мог сказать?

Как ни странно, угадал!

— Совершенно верно, — продолжал Липке. — А уже в 1933 году Гилберт Льюис кстати, наставник Юри, выделил чистую тяжёлую воду.

— Мы здесь, в Союзе, слишком мало знаем о работах американцев, — попытался неуклюже оправдать своё невежество Иван Иванович. — Но от них не отстаём, вы уж поверьте на слово.

— Верю! Кстати, у вас чудесный немецкий. Где учили?

— Да так… Стажировался в Берлине во времена нашей предвоенной дружбы.

Лучше бы он этого не говорил!

— Как? Вас, гениального учёного, который знает столько секретов, выпустили из СССР? — сразу же засомневался немец.

— Ну да, я же — член партии, преданный и верный. Был.

Они оба рассмеялись и на мгновение отвлеклись друг от друга, чтобы помахать ручками Грызачёву, медленно возвращающемуся в свои «апартаменты».

И тут Липке окончательно добил «коллегу»:

— Сегодня вечером к нам присоединятся двое физиков-химиков из Гумбольдтского университета, наверняка вы знакомы с ними лично.

И Ковальчук понял, что ему пора «делать ноги»…

— Простите, Юрген-Клаус, вы не хотите искупаться?

— Нет, что вы!

— А мы с лейтенантом никогда не упускаем случая…

— С удовольствием понаблюдаю за вами.

— Что ж, пошли…

Сначала капитан планировал взять Липке в заложники и скрыться вместе с ним, но вовремя одумался, поняв, что в таком случае немцы будут грызть землю, чтобы найти пропажу… А если он исчезнет один, шансов выбраться живым из этой передряги будет несравнимо больше.

Иван Иванович сложил свою одежду на песке и вошёл в воду.

Медлить не стал, забежал за камыши и пустился вдоль них вплавь, чтобы метров через двести снова выбраться на берег и в одних трусах рвануть в глубь леса.

Юрген-Клаус поднял крик только через полчаса:

— Селезнёв утонул!

Диверсанты сначала проныряли всю прилегающую акваторию Свитязя, затем прочесали близлежащий лес, задействовав для этого наиболее крепких военнопленных, но Ковальчука и след простыл!

Когда Иван Иванович, босой и чуть ли не донага раздетый, влетел в березовую рощу, там пас коров какой-то немолодой крестьянин, который, несмотря на лето, был в ватных штанах и фуфайке.

— Раздевайся! — скорчив на лице страшную гримасу, заорал Ковальчук. — Ну же!

— А я що, голый до дому пиду? Та мэнэ ж бабы засмиють!

— Давай быстрее! После победы верну!

— Ага… Вид вас, коммунякив, дочекаешься… В тридцать девятому золоти горы обицяли, а що выйшло?

Пастух продолжал ворчать, но сапоги снимать всё же начал.

— А ты, дед, оказывается, контра… Пристрелить бы тебя, да пистолета нет. И пули жалко!

— Ишь, какой ты жалостливый, москалик…

— Сам такой! Я з Кашивки, що биля Ковеля, можэ, чув? — наконец догадался перейти на родной язык чекист.

— Чув, звычайно… Так чому ж ты не по-нашему балакаешь? Бери, сынку, бери всэ, потим пры нагоди виддасы!

— Дякую… Тилькы ж дывысь, нимцям про мэнэ — ни слова!

— Домовылысь.

Бежать в кирзовых сапогах, которые к тому же оказались на размер меньше и сильно жали, натирая до крови уставшие ноги, было невыносимо трудно. Порой хотелось снять их и выбросить куда подальше. Но совсем без обуви — тоже никак! Особенно ночью. Пришлось терпеть…

Однако вскоре ему опять повезло.

Вечером Иван заметил возле одного из сёл на опушке леса подростка, что-то строгавшего острым самодельным ножом, и, позаимствовав ненадолго у него инструмент, отрезал носки сапог. Так, с торчащими наружу пальцами, и устроился на ночлег в халабуде, сооружённой деревенскими пастухами для того, чтобы было где укрыться от дождя и ветра.

А утром его разбудили чьи-то голоса:

— Дывысь, Тымко, тут хтось е!

— А ну, вставай. Хутко!!!

Выйдя из укрытия, он увидел двух мужиков, немногим старше его. У одного из них на плече болталось охотничье ружьё.

— Кто такой? — процедил тот сквозь зубы.

— Иван я… Ковальчук.

— Звидкы?

— З Кашивкы… Це за Голобами[14].

— Знаю… Що тут робишь?

— Не бачите, сплю.

— Невже дома не маешь?

— Кажу ж вам… Маю. У Кашивци!

— До неё еще тридцать километров топать…

— Я был у сестры, в Любомле… Аж раптом немец налетел, вот и мушу пробиратыся до дому лесами. У меня ж бо жинка, дети.

— Зрозумило. Що, Петре, нехай йде?

— Та нехай!

— Дякую!

— Йды, тилькы бильше нам не попадайся!

— Добре. А где Ковель, хлопцы?

— Вон там… За лисом. Чуешь выбухи?[15]

— Так.

— Это германец бомбит мисто. Уже пятый день поспиль[16].

— Хиба Ковель не взяли?

— Ни. Там ще Советы хозяйнуют. Хочеш потрапыты до них у лапы?

— Боронь Боже.

— Тогда иди в обход.

— Зрозумив… Бывайте!

— Та иди уже, иди…

Выходит, Ковель ещё наш?

Ура!!! Это меняет дело!

Ковальчук весело помахал рукой незнакомцам и пошёл прямо на звуки разрывов бомб.

Если провал группы Пухарта ещё можно было хоть как-то утаить (и оправдать), то о загадочном исчезновении русского профессора моментально узнали все высшие чины Третьего рейха.

Первым из посвящённых стал Шпеер, имевший личного осведомителя среди светил науки, отправленных в командировку на Свитязь.

Доложить всё, как есть, фюреру, он, ясное дело, не решился. Напротив, стал искать выход из создавшегося положения и немедля вызвал к себе Штольце, головой отвечавшего за успех всей операции.

Ветеран абвера вытянулся в струнку перед штатским архитектором и не знал, что сказать в своё оправдание.

С одной стороны, пропажа Вениамина Сигизмундовича — серьёзный удар по «Урановому проекту», с другой — всё не так уж и плохо! Никаких свидетельств о том, что учёного похитили русские, у его ведомства нет.