Штандарт - Лернет-Холения Александр

Александр Лернет-Холениа

Штандарт

«Клянемся перед Всемогущим Господом священной клятвой, что будем верно и преданно служить Его Величеству, нашему Наисветлейшему Князю и Господину, а также повиноваться их превосходительствам генералам, всем командирам и старшим по званию, уважать и защищать их, исполнять их команды и приказы, во всем следовать воле Его Императорского и Королевского Величества, оказывать сопротивление любому противнику, кто бы он ни был и где бы ни находился: на воде, на суше, днем и ночью, в сражениях, боях и любых военных действиях, везде, всегда и при любых обстоятельствах смело и мужественно, не покидать своих частей, орудий, знамен и штандартов…»

1

На торжественном собрании — первом подобном за десять лет, прошедших после Мировой войны, — устроенном для себя офицерами почти всех кавалерийских полков, я оказался за столом рядом с молодым человеком весьма приятной наружности. Фамилию его, когда мне ее назвали, я не запомнил, и только позже, когда я о ней справился, оказалось, что его зовут Менис и он племянник одного из присутствующих здесь генералов.

С другой стороны от меня сидел, насколько я помню, граф Хауншперг, чуть поодаль я видел фон Ширинского, Крейля, барона Репнина и еще нескольких человек, с которыми был немного знаком и которые не особенно меня интересовали. В общем-то, все они оказались за одним столом совершенно случайно. Лейтенанты и прапорщики из разных полков — Лимбургского, Караффского и Ауэршпергского, а также и моего, сидели вперемешку — кто где нашел себе место. Народу собралось гораздо больше, чем изначально предполагалось. В целом, впечатление, которое производило на самих присутствующих первое большое собрание офицеров после окончания войны, было необычным, сильным и несколько мрачным. Во главе всего, за поперечным столом, восседали два эрцгерцога в гражданских костюмах, фельдмаршал и несколько генералов, которые и созвали остатки этой армии всадников. За продольными столами, также в гражданском, сидели офицеры, и их было гораздо больше, чем оставшихся в живых. Мраморные колонны отражали свет, и при достаточной силе воображения в зале можно было почувствовать это иное, более убедительное присутствие: тех, кто тоже пришел, хотя прийти не мог, — погибшие и пропавшие без вести из другой, прославленной, сверкающей формой и орденами, невидимой армии, которая, появившись лишь призрачно, имела гораздо большее право быть здесь, чем мы сами. Потому что настоящая армия — это не живые, а мертвые.

Голоса наших бывших командиров воскресили в памяти звуки былых боев, затихающие отзвуки команд, стук копыт сгинувших эскадронов; после чего собрание превратилось в сумму отдельных разговоров людей, предоставленных самим себе. Однако довольно скоро слова, которые собравшиеся отважились сказать друг другу, были исчерпаны. В какой-то момент я повернулся к сидящему рядом, тогда еще незнакомому мне молодому человеку, занятому своей сигаретой. Общение наше протекало вполне непринужденно, и у меня сложилось мнение, что я беседую с вежливым, элегантным, но, в сущности, вполне заурядным человеком двадцати восьми или тридцати лет. После того, как мы поднялись из-за стола, мне назвали его имя и сообщили, что он был прапорщиком в драгунском полку Марии-Изабеллы и после войны удачно женился. Упомянули и о том, что он племянник генерала кавалерии Кренневиля. Я поискал взглядом генерала и успел только увидеть, как этот тщедушный, дряхлый уже господин, опершись на плечо нашего бывшего полковника, покидает зал.

Впоследствии я довольно быстро забыл своего соседа по столу, тем более что в течение двух следующих лет нигде его больше не видел. Но потом случилось так, что мы встретились несколько раз подряд на вечерних приемах. Тогда же я познакомился с его женой, воистину красивой женщиной с изумительно светлым лицом и чудесными серо-синими глазами. Говорила она мало, и, кроме того, мне бросилось в глаза, что оба они за несколько часов пребывания на людях почти не разговаривали друг с другом. Впрочем, их союз называли хорошей партией. Кто-то сказал мне, что у них трое детей — мальчик и две девочки.

Позже я несколько раз встречал Мениса на улице, и мы обменивались парой вежливых фраз. Но нашей последней встрече суждено было стать совершенно необычной, глубоко потрясшей меня.

Это произошло в конце ноября, немногим после полудня, на тихой, малолюдной улице. Я заметил хорошо одетого человека, который, пока я к нему подходил, разговаривал с нищим, вернее, как я увидел, приблизившись, — с инвалидом на костылях, с покалеченной забинтованной ногой и, хотя он был в гражданской одежде, с медалями, сверкавшими у него на груди. Медали покачивались на перепачканных лентах, а лицо инвалида выражало какой-то надрыв, к тому же он весь дрожал, — он был без пальто, хотя было довольно холодно. Я уже собирался дать ему монету, но не смог, потому что он был погружен в разговор. Мне не хотелось показаться бестактным и проявить неуважение к нищему: я решил было уже пройти мимо, но господин, с которым он разговаривал, обернулся. Я узнал Мениса и остановился, чтобы с ним поздороваться.

Менис, однако, почему-то смутился и не ответил на мое приветствие. Мне показалось, что я как будто застал его врасплох; и его неловкость даже передалась мне, словно и у меня имелась какая-то причина против нашей встречи. Мгновение мы смотрели друг на друга, и наконец, чтобы сказать что-нибудь и выйти из неудобного положения, я спросил его, как дела. При этом еще раз быстро окинул взглядом нищего, а потом вновь своего знакомого. Я уже готов был просто пройти мимо и отправиться дальше по своим делам, но теперь Менис был у меня на пути и не двигался.

— Ах, — наконец выдавил он, — это ты?

При этом он бросил короткий взгляд на нищего, опять посмотрел на меня, повернул голову в другую сторону, куда посмотрел и я. Там, в нескольких шагах от лестницы, была припаркована машина: двери были открыты, рядом стоял шофер и смотрел на нас.

Менис снова повернулся ко мне. И хотя было заметно, что мыслями он где-то далеко, спросил:

— Как поживаешь?

А вслед за тем быстро продолжил:

— Я просто гуляю, то есть я как раз приехал сюда и вышел, чтобы… немного пройтись.

«Вот как? — подумал я. — Значит, это его машина?»

Тут он добавил:

— Я просто хотел дать этому инвалиду… я хотел дать ему немного денег.

Я вновь взглянул на инвалида, а Менис посмотрел на шофера и, махнув рукой, сказал:

— Можете возвращаться домой.

Шофер поклонился, закрыл одну дверцу, сел за руль и закрыл вторую. Затем завел мотор и уехал.

Машина была большая, совсем новая и блестела хромом и черным лаком.

После того как автомобиль скрылся из виду, мы мгновение еще стояли друг против друга, а нищий, опираясь на свои костыли и подавшись вперед, смотрел на нас. При этом он немного раскачивался вперед-назад, и медали его тихо позвякивали. Может, я все же прервал их разговор, подумал я. О чем бы? О чем вообще они могли беседовать? Я хотел уже приподнять шляпу и откланяться, когда Менис, взял меня под руку, отвел на несколько шагов от несчастного и заговорил:

— Я просто всегда даю что-нибудь нищим. В особенности таким… таким инвалидам. Куда ты направляешься? Я бы мог подбросить тебя. Жалко, что я отпустил машину. В тот момент я как-то не подумал о том, что… Или лучше пройдемся… полагаю, ты не будешь возражать, если мы немного пройдемся вместе…

— О, конечно, — ответил я, — пожалуйста.

Мне показалось, что он хочет пройтись со мной, чтобы сгладить неловкость встречи.

— Я собирался навестить знакомых… но это подождет… Я правда не помешал?

— Нет, совсем нет! — сказал он. — Я как раз подумал, что тебе может показаться странным, что я с этим нищим… я, так сказать, даю людям самую малость.

Говоря все это и крепко держа меня под руку, он быстро зашагал вниз по улице, словно торопился скрыться из поля зрения человека, с которым только что разговаривал.