Море и жаворонок. Из европейских и американских поэтов XVI–XX вв. - Антология
Ту самую чудную непохожесть,
Что дарит нам сочувствие небес.
Ведь есть в твоей шкатулке, музыкантша,
Иные ароматы. И в повязке,
Обвитой вкруг чела, сверкают камни
Невиданные. О верни, верни нам
Тот дар, которым мы пренебрегли!
Из французской поэзии
Жоашен Дю Белле
1522–1560
Родился в аристократической семье. Как и Ронсар, входил в группу поэтов «Плеяды», задумавших реформу французской поэзии. Сочинил трактат «Защита и прославление французского языка» (1549). С 1553 года находился на дипломатической службе в Риме, где и написал бо́льшую часть сонетов, составивших его книги «Сожаления» и «Древности Рима».
Сонет
Я больше не кляну тот сумасбродный пыл,
Что вынудил меня растратить вхолостую
Дни юности моей – ту пору золотую,
От коей на земле плодов я не вкусил;
Я больше не ропщу, что столько лет и сил
В трудах неистовых испепелил впустую;
Зато я не дрожал, встречая бурю злую
И у судьбы своей подачек не просил.
Стихи, что смолоду бывали наважденьем,
Мне будут в старости опорой и спасеньем,
Так был копьем Телеф повержен и спасен,
Так ранит и целит искусство Аполлона,
Так, говорят врачи, от яда скорпиона
Противоядие – сушеный скорпион.
Пьер Ронсар
1524–1585
Из старинного дворянского рода. Окончил один из парижских коллежей. Вместе с Дю Белле и несколькими другими молодыми поэтами создал «Плеяду». Состоял при дворе, сочинил три цикла сонетов «Любовь к Кассандре», «Любовь к Марии» и «Любовь к Елене» (посвященные Елене де Сюржер, фрейлине королевы Екатерины Медичи), а также оды, послания и другие произведения. Был прозван «принцем поэтов». Как и Дю Белле, оказался полузабыт потомками и заново открыт романтиками в XIX веке.
Из «Сонетов к Елене»
«Мадам, вчера в саду меня вы уверяли…»
Мадам, вчера в саду меня вы уверяли,
Что вас не трогает напыщенный куплет,
Что холодны стихи, в которых боли нет,
Отчаянной мольбы и горестной печали;
Что на досуге вы обычно выбирали
Мой самый жалостный, трагический сонет,
Поскольку стон любви и страсти жгучий бред
Ваш дух возвышенный всегда живей питали.
Не речь, а западня! Она меня манит
Искать сочувствия, забвения обид,
Надежду оплатив ценою непомерной, —
Чтоб над моей строкой лукавый глаз пустил
Фальшивую слезу. Так плачет крокодил
Пред тем, как жизнь отнять у жертвы легковерной.
«Быть может, что иной читатель удивится…»
Быть может, что иной читатель удивится
Предмету этих строк, подумав свысока,
Что воспевать любовь – не дело старика.
Увы, и под золой живет огня крупица.
Зеленый сук в печи не сразу разгорится,
Зато надежен жар сухого чурбака.
Луне всегда к лицу седые облака,
И юная заря Тифона не стыдится.
Пусть к добродетели склоняет нас Платон —
Фальшивой мудростью меня не проведете.
О нет, я – не Икар, не дерзкий Фаэтон,
Я не стремлюсь в зенит, забыв о смертной плоти;
Но и снегами лет ничуть не охлажден,
Пылаю и тону по собственной охоте.
«Комар, свирепый гном, крылатый кровосос…»
Комар, свирепый гном, крылатый кровосос
С писклявым голоском и с мордою слоновьей,
Прошу, не уязвляй ту, что язвит любовью, —
Пусть дремлет Госпожа во власти сладких грез.
Но если алчешь ты добычи, словно пес,
Стремясь насытиться ее бесценной кровью,
Вот кровь моя взамен, кусайся на здоровье,
Я эту боль снесу – я горше муки снес.
А впрочем, нет, Комар, лети к моей тиранке
И каплю мне достань из незаметной ранки —
Попробовать на вкус, что у нее в крови.
Ах, если бы я мог сам под покровом ночи
Влететь к ней комаром и впиться прямо в очи,
Чтобы не смела впредь не замечать любви!
«Оставь меня, Амур, дай малость передышки…»
Оставь меня, Амур, дай малость передышки;
Поверь, желанья нет опять идти в твой класс,
Где разум я сгубил и силы порастряс,
Где муки адовы узнал не понаслышке.
Напрасно доверял я лживому мальчишке,
Который жизни цвет тайком крадет у нас,
То ласкою маня, то нежным блеском глаз, —
С истерзанной душой играя в кошки-мышки.
Его питает кровь горячих юных жил,
Безделье пестует и сумасшедший пыл
Нескромных снов любви. Все это мне знакомо;
Я пленником бывал Кассандры и Мари,
Теперь другая страсть мне говорит: «Гори!»
И вспыхиваю я, как старая солома.
«Ступай, мое письмо, послушливый ходатай…»
Ступай, мое письмо, послушливый ходатай,
Толмач моих страстей, гонец моих невзгод;
Вложи в слова тоску, что душу мне гнетет,
И сургучом любви надежно запечатай.
Явись пред госпожой и, зоркий соглядатай,
Заметь: небрежно ли прекрасный взор скользнет
По горестным строкам – или она вздохнет —
Иль жалость выкажет улыбкой виноватой.
Исполни долг посла и все поведай ей,
Чего я не могу поведать столько дней,
Когда, от робости бледнея несуразной,
Плутаю в дебрях слов, терзаясь мукой праздной.
Все, все ей расскажи! Ты в немоте своей
Красноречивее, чем лепет мой бессвязный.
Речь против Фортуны
Одэ Колиньи,
кардиналу Шатильонскому
