Иоганн Гете - Эгмонт

Иоганн Вольфганг Гете

ЭГМОНТ

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Маргарита Пармская, дочь Карла Пятого, правительница Нидерландов.

Граф Эгмонт, принц Гаврский.

Вильгельм Оранский.

Герцог Альба.

Фердинанд, его внебрачный сын.

Макиавелли, секретарь правительницы.

Рихард, личный секретарь Эгмонта.

Сильва, Гомес — военные на службе Альбы.

Клэрхен, возлюбленная Эгмонта.

Ее мать.

Бракенбург, молодой бюргер.

Брюссельские граждане:

Зоост, лавочник

Иеттер, портной

Плотник

Мыловар

Бойк, солдат из войска Эгмонта.

Ройсюм, инвалид, тугой на ухо.

Фансен, писец.

Народ, свита, стража и т. п.

Место действия — Брюссель.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Состязание в стрельбе. Солдаты и бюргеры с арбалетами. Иеттер, брюссельский бюргер, портной, выступает вперед и натягивает тетиву. Зоост, брюссельский бюргер, лавочник.

Зоост. А ну стреляй, пора уж кончать! Три черных круга, куда вам до меня! В нынешнем году я буду мастером.

Иеттер. Мастером, да еще и королем[1] вдобавок. Никто у вас этой чести не оспаривает. Только что за выпивку придется вам заплатить вдвойне, как положено, а значит, и за свое уменье.

Бойк, голландец, солдат из войска Эгмонта.

Бойк. Иеттер, я хочу перекупить у вас этот выстрел, выигрыш, конечно, пополам, угощенье за мой счет: я здесь уже давно и обязан расплатиться за гостеприимство. Ежели я промахнусь, все будет, как если бы стреляли вы.

Зоост. Не стоило бы мне соглашаться. Пожалуй, я в накладе останусь, ну да ладно, будь что будет.

Бойк (стреляет). Итак, ваше шутейшество! Раз, два, три, четыре!

Зоост. Четыре мишени? Вот это да!

Все. Ура, королю! Ура! И еще раз ура!

Бойк. Благодарю, господа. Я и на мастера-то не надеялся! Благодарю за честь.

Иеттер. Вам себя благодарить надо.

Ройсюм, фрисландец, инвалид, тугой на ухо.

Ройсюм. Да, доложу я вам!

Зоост. Что? Что, старик?

Ройсюм. Да, доложу я вам! Стреляет не хуже своего начальника, Эгмонта.

Бойк. Куда мне до него, я так — мелкая сошка. Никто на свете метче Эгмонта не стреляет. И не только когда ему везет или уж очень охота припала, нет. Прицелится и — прямо в черный кружок. Я его выученик. Грош цена парню, который у такого стрелка служил и ничему не научился. Однако, господа, не забывайте! Король кормит своих людей. Вина! Выпьем за королевский счет!

Иеттер. У нас заведено, что каждый…

Бойк. Я человек пришлый, да вдобавок король, что мне ваши законы и обычаи!

Иеттер. Ты, значит, хуже испанца, он и то их до поры до времени соблюдает.

Ройсюм. Что?

Зоост (громко). Бойк сам собирается нас потчевать, а складчины не хочет, не хочет, чтобы король всего лишь вдвойне платил.

Ройсюм. Ну и пусть. К черту все эти правила. Его начальник тоже любит угощать от своих щедрот — пусть, мол, пьют сколько влезет.

Они приносят вино.

Все хором. За здоровье вашего величества!

Иеттер (Бойку). Именно вашего…

Бойк. Ну что ж, благодарю вас, коль так положено.

Зоост. Ваше здоровье! Ни один нидерландец от чистого сердца не провозгласит здравицу за испанского короля!

Ройсюм. За кого?

Зоост (громко). За Филиппа Второго, короля Испании.

Ройсюм. Да дарует господь долгую жизнь нашему всемилостивейшему королю и повелителю.

Зоост. А его августейшего родителя, Карла Пятого, разве меньше почитали?

Ройсюм. Упокой, господи, его душу! Вот был король так король! Его десница простерлась над божьим миром из конца в конец, всем он был и всем ведал, а встретит тебя и приветствует, как сосед соседа, если же ты испугался, он этак ласково с тобой… Ну да поймите меня правильно. Он гулять ходил или верхом ездил, когда ему вздумается, а свиты с ним было всего ничего. Мы себе глаза выплакали, когда он уступил сыну власть над нами, вот я и говорю, поймите меня правильно. Сыну до его простоты далеко сын-то поспесивее будет.

Иеттер. Он здесь являлся народу не иначе как в торжественном облачении и при всех королевских регалиях. И, говорят, все больше помалкивал.

Зоост. Такой властитель нам, нидерландцам, не по нраву. Нам нужен государь свободный и веселый, как мы сами, пусть бы сам жил и другим жить давал. Какие мы ни есть добродушные дурни, а гнет и презрение — не про нас.

Иеттер. Король, думается мне, был бы помилостивее, будь у него добрые советчики.

Зоост. Нет, нет! Не по душе ему нидерландцы и не по вкусу, он нас не любит, так как же, спрашивается, нам его любить? Почему все у нас привержены графу Эгмонту? Почему его мы чуть ли не на руках носим? Да потому, что он желает нам добра, потому, что веселость, широта и благожелательство у него на лице написаны, потому, что нет у Эгмонта ничего, чем бы он не поделился с тем, у кого в этом нужда, да и без особой нужды тоже. Да здравствует граф Эгмонт! Бойк, тебе положено первому выпить за его здоровье! Так давайте же сдвинем кубки.

Бойк. За графа Эгмонта!

Ройсюм. Победителя при Сен-Кентене![2]

Бойк. Героя Гравелингена![3]

Все (хором). Да здравствует Эгмонт!

Ройсюм. Сен-Кентен — это была моя последняя битва. Я насилу выбрался, едва тащил свое оружие. А все-таки еще разок пальнул по французу, а он напоследок подшиб мне правую ногу.

Бойк. Гравелинген! Други. То-то было дело! Однако победа досталась нам и только нам! Эти чужеземные псы огнем и мечом опустошали Фландрию, но мы им поддали жару. Старые, закаленные они были вояки и стояли до последнего, а мы рубили, кололи, жгли, покуда рожи у них не перекосило и ряды наконец не разомкнулись. Под Эгмонтом в бою пала лошадь, мы же все бились и врукопашную, и всадник против всадника, и отряд против отряда у самого моря, на широкой песчаной полосе. И вдруг точно с неба — бах! бах! От устья реки пушечные ядра так и посыпались на французов. Оказалось, английский флот под флагом адмирала Малина проходил здесь откуда-то из-под Дюнкиркена[4]. Конечно, толку от англичан было не больно-то много, подойти они могли разве что на маленьких суденышках, да и то не очень близко, а их ядра попадали и в нас — и все-таки нам это было на руку! Сломили они наших врагов, а мы воспряли духом. Каша тут заварилась отчаянная, что и говорить! Огонь, грохот. Все сметено с лица земли, все сброшено в воду! Француз — не успеет воды хлебнуть и мигом на дно, а мы, голландцы, за ним ныряем. Мы ведь земноводные и в воде что твои лягушки, вот мы и добивали их в реке, стреляли по ним, как по уткам. Кому все-таки удалось выбраться на сушу, тех деревенские бабы топорами да вилами добивали. Куда уж тут деться французскому величеству — запросил пардона. Вот этим-то миром вы обязаны нам, вернее, великому Эгмонту!

Все (хором). Да здравствует, да здравствует великий Эгмонт! Ура!

Иеттер. Эх, посадили бы его у нас правителем вместо Маргариты Пармской[5].

Зоост. Ну, потише! Прошу прощения! Не позволю я сам хулить Маргариту. Теперь я скажу: да здравствует наша всемилостивейшая государыня!

Все (хором). Да здравствует!

Зоост. Честное слово, достойнейшими женщинами дарит нас этот дом. Да здравствует правительница!

Иеттер. Она умна и во всем знает меру, — одно плохо — очень уж льнет к попам. Не без ее старанья у нас прибавилось четырнадцать штук новых епископских шапок. На что они нам сдались? Конечно, так удобнее пристраивать на теплое местечко то одного, то другого чужеземца. Прежде настоятелей выбирали наши капитулы. И нам прикажете верить, что это делается во имя религии? Как бы не так! С нас и трех епископов было предостаточно. При них все шло честь по чести. А нынче всякий норовит доказать, будто он невесть как необходим, и тут уж свары не оберешься. А чем больше взбалтывать да встряхивать, тем больше мути.

Пьют.

Зоост. На то воля короля, правительница тут не вольна ни убавить, ни прибавить.

Иеттер. Нынче уж и новые псалмы петь не смей[6]. А стишки до того складные, и мотив прямо за душу хватает. Похабные песенки — это пожалуйста, сколько угодно. А почему, спрашивается? В псалмах, мол, ереси дополна, толкуют они, и еще бог знает что говорят. Я тоже их пел и ничего такого не заметил — все враки.