Сергей Марков - Михаил Ульянов
— Что говорить, любит его народ.
— Хотя в принципе круиз ваш — Греция, Франция, Испания, Мальта, Турция — действительно круто, понимаешь?
— Понимаю.
— А у нас в посольстве тоска, на самом деле, смертная. Каждый день одно и то же.
— Главное, отношения-то с Машкой у вас нормальные? Не ругаетесь?
— Как тебе сказать… Сыну бы не пожелал жениться на дочери знаменитой телеведущей. И вообще известного человека.
— На меня намекаешь?
— Тебе как в семье Ульяновых?
— Да мы, в общем-то, отдельно от родителей живём, пока на даче… Не ответишь одним словом.
— Короче, счастлив. Мечта сбылась и никаких больше желаний?
— Желаний уйма. Гораздо больше, чем до круиза. Времена новые грядут. Перестройка, гласность. Чернобыль, опять-таки…
— Чернобыль. Если б ты читал, что итальянские, да все европейские газеты писали! Конец света… У меня действительно ощущение, что это как залп «Авроры». Начало конца. Империи. Интересно, как Михаил Александрович ко всему этому относится?
— К Горбачёву? С воодушевлением. Как истинный закалённый партиец колеблется с линией партии.
— А ёрничаешь ты напрасно. Ты в курсе, что, если бы не он, тебя бы не пустили сюда, в этот круиз?
— Догадываюсь. Знаю, что он ходил на Старую площадь.
— Он не просто ходил… Помнишь, ты меня просил узнать, почему тебя в капстраны не пускают? Я ничего тогда не смог сделать — стена. Оказалось, компромат на тебя. Притом как бы по наследству, от отца твоего фрондирующего. Да и ты там со своими француженками, доминиканками, пьянками-гулянками на Кубе, в Венгрии, в ГДР… Ульянов, ребята говорили, час сидел у нашего шефа. И документы и на отца, и на тебя забрал.
— Как это забрал? Такое возможно?
— Он такой человек, что для него всё возможно. Да и времена уже в самом деле начинаются другие. А он не говорил тебе?
— Как-то так, между прочим… И на отца моего?
— Не на моего же. Не себе лично забрал, естественно, а как бы дезавуировал.
— Дезавуировал?..
* * *Сваты… Деликатная и каверзная тема.
«Королевский брак!» — возликовал отец, когда я сказал о нашей с Еленой Ульяновой помолвке (подали заявление в загс и нам назначили дату свадьбы — через два месяца, как положено, «чтобы проверили чувства»), и бахвалился этим перед встречными и поперечными (в буквальном смысле слова: например, Анатолием Поперечным, его приятелем, известным поэтом-песенником, автором «российского славного птаха») в ЦДЛ, Союзе писателей, Литфонде и т. д. Но сразу, с первой минуты засквозила и некая ревность, сопутствовавшая их отношениям впоследствии, до самого конца. Ревность со стороны моего отца. Самому себе всю жизнь мешавшего и вредившего («Тебя первого и надо было при Сталине поставить к стенке, Лёшка, как вредителя! — говаривал его лучший и чуть ли не единственный друг писатель Владимир Дудинцев, автор нашумевших романов „Не хлебом единым“ и „Белые одежды“. — Какого рожна ты на трибуну полез, а?! У тебя ж творческий вечер на телевидении был запланирован, но ляпнул ты, что фамилия Ленина на самом деле Бланк и он немецкий шпион, и теперь накось вот, выкуси — телевидение! Помолчать не мог?..»). Человека ярчайшего. Яростного. Азартного. Прирождённого оратора, не уступавшего порой, по мнению тысяч людей и всего Союза писателей СССР, в искусстве риторики даже диктаторам: Ленину, Муссолини, Кастро (с которым его сравнивали из-за темперамента и редкой в шестидесятые годы бороды).
Алексей Марков, Михаил Ульянов. Два русских мужика. Марков появился на свет в семье бедняков, вдобавок угодившей под «красное колесо» геноцида русского народа, истребления казачества. Семья Ульяновых была ближе к середнякам. Отец Алексея умер от организованного властью голода, мать с детьми ушла в Дагестан, где можно было прокормиться, работала уборщицей. Алексей воспитывался в детском доме. Окончил педучилище, преподавал в аулах на кумыкском языке русский и литературу. Был призван в армию, прошёл войну. Ульянов — см. выше. Маркову достался ораторский дар от матери, от природы. Ульянов, в юности косноязычный молчун, сперва сам настырно, упрямо, потом с помощью преподавателей театрального училища и книг, которые зачитывал до дыр, до упаду избавлялся от сибирского говора, учился говорить, выступать. Марков — натура увлекающаяся, с головой, с потрохами, всем существом своим, которому тесно в своей собственной оболочке, притом увлекающаяся чем угодно — от красивых женщин (и внебрачных детей) до бильярда, от рыбной ловли до полётов на воздушном шаре, от судебного разбирательства с ООН по поводу «чёрных дыр в атмосфере» до непримиримой борьбы с хамством продавщицы овощного магазина, от открытых, «с поднятым забралом», выступлений против ввода войск в Чехословакию и советской власти вообще до зависти соседу, привёзшему из Румынии рубаху в петухах, от национального масштаба поэм «Михайло Ломоносов», «Ермак», «Пугачёв» до эпиграмм на приятелей, собратьев по литературному цеху, остроумных, но порой грубо оскорбительных… Ульянов — предельная, порой и запредельная сосредоточенность, самоограничение, самоконтроль, сдержанность, отсутствие каких бы то ни было излишеств и вообще всего, что могло бы отвлечь от профессии…
Казалось бы, что в этом такого уж необычного? В «Обломове», например, Гончаровым выведено два диаметрально противоположных характера, заглавного героя и Штольца… Но в нашем случае речь идёт о двух чисто русских мужиках, притом схожего природного темперамента. Марков из терских казаков, со Ставрополья, Ульянов — точно неизвестно, но можно предположить, что корни его тоже где-то на юге России, на Дону, Кубани или в оренбургских степях: что-то в нём неизбывно, неистощимо, неистребимо казацкое.
И в результате, в сухом, как говорят, остатке: один не отмечен никакими наградами и званиями (и свершил, как мне представляется, менее половины того, на что был запрограммирован, на что дан был дар Божий), другой — удостоен всевозможных, высочайших премий и наград (и главное, создал многое из того, на что был способен, состоялся как художник почти целиком и полностью и как крупный государственник).
Но, напомню, повод к этим неблагодарным сопоставлениям дала информация, полученная в Генуе от сотрудника международного отдела ЦК КПСС Сергея Миронова.
В 1944–1945 годах Марков побывал за рубежом — в составе Третьего Украинского фронта. В следующий раз его выпустили аж в начале семидесятых, притом только в Болгарию. Потом опять не пускали долгие годы, хотя он просился и бился как рыба об лёд. Обращался к Брежневу, к руководителям партии и правительства, КГБ — ни ответа, ни привета. «С-считают, что ты не дорос», — объяснял секретарь Союза писателей Сергей Михалков, благословляя Евтушенко, Вознесенского, Рождественского, Ахмадулину, Аксёнова, Бондарева на поездки в США, Францию, Японию, Аргентину и т. д. «Пустите хоть в Польшу! — умолял отец. — Хоть в Румынию, по местам боевой славы, я ж там с самим Петром Лещенко выступал!..» — «Опять, Алексей, сочли твой выезд за рубеж нецелесообразным», — разводили руками генералы от литературы. «Да кто, кто счёл?!» — вопрошал отец надрывно. Ужасно переживал. Даже стихи сочинил на тему своих невыездов:
Меня за рубеж не пустили,А сколько анкетной волынки,Как будто в душе наследили,И главное — кто?! Невидимки…
— …Толстого никогда не мечтали сыграть, Михаил Александрович? — спросил отец, с гордостью подаривший в тот вечер на день рождения Михаилу Александровичу только что вышедший в классическом издательстве «Художественная литература», ещё пахнущий, как говорится, типографской краской второй том собрания своих сочинений, в который вошли поэмы, в том числе о Льве Толстом — «Астапово».
— Героя Толстого? — уточнил Ульянов. — Например, Протасова в «Живом трупе»? Так Алёша Баталов, по-моему, замечательно его сыграл.
— Лёвин в «Анне Карениной» гениальный бы у вас был! — воскликнула моя сестра Екатерина.
— Не знаю, — пожала плечами Марина Неёлова, сидевшая тут же, за праздничным столом.
— Был бы, не сомневаюсь! — заверила Галина Борисовна Волчек. — И вот было бы потрясающе, если б Кутузова и Наполеона сыграл, обоих!
— Самого Льва, — сказал отец.
— Самого?.. Куда там! — смущённо вдруг заулыбался Ульянов. — Он голубая кровь, граф, Рюрикович. А я всего лишь сибирский малообразованный мужичок.
— Лев Николаевич тоже мужиком был, — сказал отец.
Моя пышноволосая красавица-сестра Екатерина, от смущения не всегда в таких компаниях адекватная, но, воспитанная в семье поэта, запросто, к месту и не к месту читавшая стихи, продекламировала зачин отцовской поэмы:
Шумит великий океанИ гулко сотрясает землю,Окутанную в сон-туман,Душой ленивою издревле…
— А как вам Холстомер Лебедева в БДТ, Михаил Александрович? — скромно поинтересовалась тихая моя мама.
