Наталья Крымова - Владимир Яхонтов
Новая архитектура стирает разницу между Москвой и Ленинградом. Город на Неве, надо полагать, сохранит свои прекрасные ансамбли, но сохранятся ли Фонтанка и Мойка, не как гранитные набережные, а как строй домов, который околдовал еще Гоголя и Достоевского? Кому в будущем понадобятся старые петербургские дворы с глухими стенами и неизвестно где и почему прорубленными окошками, сумрачно смотрящими в серое небо или в глухую подворотню?
Современный человек, приезжающий в Ленинград, почему-то бродит и бродит не только по набережным, но по этим дворам, волнуется, вдыхая сырой воздух и без устали всматривается в дома, как в лица старых знакомых. Здесь жил Гоголь, здесь — Блок.
Ленинград заворожил Владимира Яхонтова как только он сошел с перрона Московского вокзала осенью 1925 года.
Толпа мейерхольдовцев высыпала из вагонов — театр приехал на гастроли. Молодой человек вышел на вокзальную площадь. «Было сыро и мокро…», — всплыли в памяти строчки любимого романа. Было сыро и мокро. По-особому сыро и, кажется, по-особому мокро, как бывает только в этом городе. Влево и вправо уходили мрачноватые дома Лиговского проспекта. В тумане открывалась перспектива Невского. Странно замедленным был рассвет, хотя на Невском уже позванивали трамваи, и куда-то спешили деловитые прохожие. В окнах магазинов, расположенных на несколько ступеней ниже уровня мостовой, тускло горели лампы.
Молодой человек с чемоданом в руке не торопился в гостиницу. Минута, когда впервые стоишь на вокзальной площади, зная, что где-то рядом — Нева, Медный всадник, Зимний и Мойка, — эта минута уже не повторится.
Анонс мейерхольдовских гастролей 1925 года: «Ленинградский Губпрофсовет. Театрально-художественная секция Культотдела. Гастроли Театра имени Вс. Мейерхольда. „Лес“, „Мандат“, „Д. Е.“…»
А рядом: «Сад отдыха. НОВЫЙ ЗАКРЫТЫЙ ТЕАТР. Нашумевшая в Москве пьеса А. А. Грина по роману Виктора Маргерит: „Проститутка“… Ленинградская кинофабрика Госкино: „Международная карьера Спирьки Шпандыря“».
Сводная афиша ленинградских театров: «Фишль первый», «Августейшая авантюристка», «Принцесса О-ля-ля», «Сиятельный парикмахер», «Заговор императрицы». Тут же: «Только пять гастролей Московского театра сатиры „Ой не ходы, Грицю, на заговор императрицю“…»
Мейерхольд в Ленинграде был озабочен и хмур. Ленинградцы встретили его не слишком приветливо, занятые собственными заботами в области культуры: нэп на своем излете еще «держал площадку», и не одну, а многие, и это в городе, славном революционным духом.
Сохранить ясность перспективы и точность тактики в строительстве новой культуры было нелегким делом. Статья Адриана Пиотровского в том же номере журнала, где объявлены мейерхольдовские гастроли, названа более чем резко: «Ленинградское разорение». «…Да, разорение, какое другое слово найти? Еще три-четыре года назад театральное первенство Ленинграда было неоспоримо… попытки построить революционный профессиональный театр в Ленинграде не прекращались, несмотря на труднейшие условия… И вот наш город снова начисто оголен, в нем не осталось ни одного молодого театрального дела… Но, может быть, виноваты объективные условия? Некоторые из них несомненны… да, промышленность сократилась, но ведь мы все ждем, все верим в ее неизбежно быстрый рост… Ленинград остается рабочей столицей… вторым городом Республики и первым ее культурным и научным центром…»
Это озабоченное, резкое выступление коснулось и Мейерхольда, хотя он не был назван по имени: «И вот, когда сейчас чудом сохранившиеся немногие наши театры с напряжением всех сил готовятся к открытию нового сезона, в город наш привозят два значительнейших московских театра… и никто, как кажется, не заботится о том, что этими гастролями… в корне подкашиваются возможности этого сезона в Ленинграде».
Значит его, Мейерхольда, гастроли срывают новый сезон в рабочей столице?! И это пишет не какой-нибудь неведомый газетчик, которого ничего не стоит призвать к порядку, а известный, уважаемый в городе человек!
Увы, ленинградская критика не увидела в привезенных Мейерхольдом «политических ревю» примера, который можно было бы достойно противопоставить мутной волне «Принцесс О-ля-ля» и «Сиятельных парикмахеров». Известно было, что вкус нэпманской публики агрессивен, наступателен — она обрабатывает по-своему все, что мало-мальски такой обработке поддается. Ну а если ей не по зубам был «Лес» или неприятен «Мандат», так ведь можно и не ходить, никто не неволит.
А в кино в это самое время, наперерез роковым страстям немого экрана, двинулся эйзенштейновский «Броненосец „Потемкин“». Не сразу поняли, что произошло.
Втиснули в стиль тогдашней рекламы: «Грандиознейший фильм сезона!» «Музыкальная иллюстрация усиленным оркестром! Бесперерывные сеансы!» «В кинотеатрах „Великан“, „Гранд-Палас“, „Паризиана“ — исключительный успех!» «Грандиознейший исторический фильм!»
Зная характер Мейерхольда, нетрудно угадать причины его нервного состояния. Уж кому, как не ему, было понять, что «Броненосец „Потемкин“» не влезает в рамки «исторического» фильма, даже самого «грандиознейшего», открывает собой новую историю кино. И сделал этот фильм его, Мейерхольда, недавний ученик, восторженно взиравший, как творит учитель!
И вот теперь этот ученик, посмевший уйти, встряхивает мировой кинематограф — не декларацией, а делом, прекрасным фильмом, на который сразу хлынули толпы, будто только и ждали этого сурового, жесткого монтажа кадров. Да, это современный революционный кинематограф, тут возразить нечего. А он, Мейерхольд, задумал ставить старого гоголевского «Ревизора», и еще совсем неизвестно, многие ли поймут новизну и размах его замысла…
* * *Во время ленинградских гастролей другой его ученик, Владимир Яхонтов, выступил со своей композицией «Ленин».
Мейерхольд не знал, что композицию о Ленине готовит тот «салонный фат», который ловко репетирует в «Бубусе». «Счастье тому, кто умел учиться, глядя на него, — сказал о Мейерхольде Эйзенштейн. — И горе тому, кто доверчиво шел к нему с вопросом». Яхонтов никогда и не посмел бы подойти. Он работал втайне. К весне 1925 года он работу над «Лениным» закончил. Где и кому ее показать, еще не было решено, когда вместе с театром он оказался в Ленинграде.
Мейерхольд обладал сверхчуткостью к окружавшей его атмосфере, но и Яхонтову нельзя было в этом отказать. Он сразу почувствовал не только красоту и поэзию города, в который попал, но и, так сказать, потенциальную предрасположенность Ленинграда к тому, что он, Яхонтов, в себе носил. «Я гулял по городу, восхищался набережными, рабочими окраинами, смотрел и думал: открыть свою тайну или еще рано?» Он читал театральные афиши и статьи, подобные статье Пиотровского. В Гранд-Паласе смотрел фильм «Броненосец „Потемкин“» и в темноте зала всем существом чувствовал реакцию зрителей, совсем не такую, какой в театре встречали «Бубуса».
Он бродил по улицам, а боковым зрением искал подходящую вывеску. «Дворец искусств»… «Институт театра»… «Политпросвет»… Стоп.
О том, что случилось в тот вечер в прокуренной комнате обычного ленинградского учреждения, Яхонтов рассказал в своей книге. Но есть возможность сослаться и на рассказ очевидца, который в Ленинграде первым откликнулся на искусство Владимира Яхонтова. Это был театральный критик, работник сети культпросвещения Григорий Александрович Авлов. Старые ленинградцы его помнят.
Насколько мобильны оказались ленинградцы, видно по дате первого печатного отклика: Театр Мейерхольда приехал в первых числах сентября, гастроли начал 9 сентября, а 8-го в еженедельнике «Жизнь искусства» уже была опубликована статья Гр. Авлова «Вечер Влад. Яхонтова». Статьей об одном актере предварили гастроли целого театра.
«Несколько дней назад ко мне в Политпросвет явился молодой человек. Отрекомендовавшись артистом театра имени В. Мейерхольда, он заявил, что у него есть работа — монтаж, которую он хотел бы продемонстрировать… Случилось это в служебное время; для этого просмотра надо было оторвать полчаса от текущей работы… Пошли в свободную комнату, все еще пожимая плечами и немного ворча за то, что отрывают от дел. Прослушав две части работы Яхонтова, стали просить показать еще одну, а дальше, узнав, что Яхонтов торопится, обещали доставить его домой на машине, чтобы прослушать четвертую часть… Что же из себя представляет работа Яхонтова?
— Монтаж, — как заявил автор при первом своем появлении в Политпросвете.
— Да ведь это художественная лекция, — так определил работу один из товарищей на предварительном просмотре.
Театрально оформленный доклад-монтаж — так, по соглашению с Яхонтовым, написано было в повестках, приглашавших на просмотр…»
Когда-то рецензия в грозненской рабочей газете отразила смысл явления и нужность его людям. Теперь профессиональный критик, умеющий непосредственно слушать, не втянутый в сложные театральные распри, озабоченный делом, которое ему поручено, откликнулся на факт искусства, оценив его принципиальную новизну.
