Сергей Марков - Михаил Ульянов
— Так можно было и почти любого вашего героя охарактеризовать, — заметил я. — Рогожина, Митю Карамазова, хоть они и не императоры, Диона, Степана Разина…
— Я сыграл своего Антония… — повторил Ульянов.
«Миша всегда пытался уходить от однозначного решения, никогда не боялся быть на сцене неприглядным, предстать в невыгодном для себя и даже в отрицательном свете, что является, безусловно, свидетельством таланта, — рассказывала мне Галина Львовна Коновалова, давняя, ещё с военных времён, подруга Аллы Петровны, бессменная заведующая труппой Театра Вахтангова. — Они и с Рубеном Николаевичем Симоновым, когда тот ставил последний свой спектакль, „Варшавскую мелодию“, спорили до хрипоты, весь театр дрожал. Михаил Александрович всё время пытался свой образ разнообразить, усложнить и почти отрицательным сделать, а Рубен Николаевич видел его в конфликте хорошего с отличным… Когда Ульянов работал Антония в спектакле „Антоний и Клеопатра“, прошёл слух, что на Арбате одна пожилая дама продаёт портрет Наполеона очень хорошего художника XIX века. И Миша попросил меня сходить разузнать, поторговаться. Дама оказалась из старой арбатской интеллигенции, вся утончённая, в шляпе с пером. Ну, стала я торговаться, уступите, говорю, чуточку, это же такой замечательный актёр хочет купить, Михаил Александрович Ульянов, у нас тут театр напротив… „Кто хочет купить?“ — насторожилась дама. Я повторила — мол, Митю Карамазова играл, Председателя… „Это тот, который Антония играет? — уточнила она таким тоном, что я поняла: ничего у нас путного с Мишей не получится. — Да он же не царём, не императором, не Цезарем сыграл Антония, а каким-то полотёром! Да я ему не то что уступить, ни за какие деньги не продам моего Наполеона! Вы поняли меня? Ни за какие, так и передайте!“ Я спускалась по лестнице, а на весь гулкий арбатский подъезд неслось сверху: „Полотёр!“ Когда рассказала ему о своём неудачном визите, он очень смеялся. А вообще Миша сам покупал живопись, например, разыскал и купил на каком-то развале картины замечательного художника Жуковского[5], любил многокрасочность, к чему и сам на сцене стремился».
— …И я всё-таки уверен, что самое существенное в актёрском деле — всегда петь своим голосом, — говорил Ульянов в Неаполе. — Пусть маленьким, но своим. Нет более жалкой картины, чем пыжащийся актёр, говорящий не своим голосом. На это так же тяжело и стыдно смотреть, как на подкрашивающихся стариков…
Не доехав до порта несколько сот метров, мы попросили Джакомо остановиться и, подарив наш джентльменский набор — матрёшку, октябрят-скую звёздочку с портретом Ленина в кружочке, палехскую шкатулку, — простились с ним, чтобы размять затёкшие в машинёнке ноги, пофотографировать.
По набережной Санта-Лючия бежали сверкающие от пота чернокожие морские пехотинцы в трусах. С утробным рокотом и рёвом проносились приземистые, будто вдавливаемые собственными немереными лошадиными силами в размякший асфальт «ламборгини», «феррари», мотоциклы; с оглушительным треском, давно утратив глушители, тащились, едва обгоняя пешеходов, мотороллеры сороковых — пятидесятых годов, времён знаменитых «Похитителей велосипедов» Витторио Де Сика и «Неаполя — города миллионеров» Эдуардо де Филиппо.
Я шёл с фотоаппаратом наготове чуть позади семейной группы. Утром на теплоходе нас предупредили о неаполитанских мотоциклистах, срывающих дамские сумочки, и Алла Петровна с Леной тщательно обмотали вокруг себя ремни сумок, а коренастый, набычившийся, натуживший плечи, как подростки на пляже, похваляющиеся мускулатурой, Ульянов, в солнечных очках, похожий на начальника службы охраны, следовал справа чуть позади, блокируя женщин от проезжей части и беспрерывно озираясь по сторонам.
Проходя мимо газетно-журнального киоска, я представил среди глянцевых обложечных красоток кричащий заголовок: «Маршал Жуков, спасая семью, бросается наперерез банде неаполитанских байкеров!» — и на всю страницу фотографию. Я столь живо всё это вообразил, что, когда дошли до трапа «Белоруссии» без приключений, почувствовал едва ли не разочарование.
* * *После отхода судна из порта Неаполь на порт Генуя, расстояние между которыми, как напомнили по трансляции, составляет 334 мили, или 619 километров, бары музыкального салона и «Одесса» пригласили на коктейль дня «Джин Физ».
На коктейль дня мы не пошли, а сразу отправились на объявленный в Программе дня «капитанский ужин». И оказались с Ульяновым, облачившимся в свой клетчатый пиджак с золотыми пуговицами, в ресторане «Минск» первыми — наши дамы ещё «приводили себя в порядок» к ужину.
— Подавать? — подошла улыбчивая розовощёкая официантка Оксана. — Сегодня ушица, рыба всякая…
— Чуть попозже, Оксаночка. Женщин подождём, — улыбнулся в ответ Ульянов.
— Итак, Михаил Александрович, — тут же приступил я к «делу», — поиграв в театральной студии в Таре, потом в Омске, куда проводила вас мама, как вы говорили, с мешком картошки, на свой страх и риск вы отправились покорять Москву. Миллионы ваших сверстников жили по принципу «Где родился, там и пригодился», а вы отправились. Это что, чувство пути, о котором говорил Блок, вас толкало?
— Да ничего меня особо не толкало. Поехал… А без этого, возможно, и не сложилась бы жизнь. Могла бы выйти совершенно, так сказать, противоположная история.
— Например, могли бы спиться и давным-давно отправиться к праотцам?
— Этих примеров тьма. Но есть и другие. Вилли Вейнгер, москвич, еврей. Замечательный был парень, прекрасная семья. Я у них питался какое-то время, когда учился. После окончания Щукинского училища в 1950-м по распределению он уехал на три года в Иркутск. Стал там первым актёром, одним из лучших на периферии, народный артист, всевозможные премии… Он состоялся как творческая личность, счастливый человек! У меня бы, скорее всего, так судьба не сложилась. Я бы, наверное, попал под какое-нибудь влияние. Бог знает, куда утартало бы. Может, и спился.
— Aut Caesar aut nihil — или Цезарем или никем, как говорили римляне? А обратно смогли бы вернуться и, скажем, играть в Омском театре?
— Нет. В этом смысле мы, тайно уезжавшие оттуда, как бы сжигали за собой мосты. Потому что Самборская обратно уже никого не брала, считая отъезд в Москву изменой, предательством.
— А что за Самборская такая?
— Лина Семёновна. Замечательная личность! Увидев её, статную, величественную, как Екатерина Великая, я понял, что меня, небольшого такого крепыша-головастика, ни за что не примут. Но прочёл своего «Рыцаря бедного», которого выучил в сарае, убирая навоз, отрывок из «Мёртвых душ» о птице-тройке… И меня приняли. И помню, как плакал впервые в жизни, когда опозорился в роли Шмаги из «Без вины виноватые», — которого, кстати, и сейчас играю, вот кульбит судьбы… (Забегая вперёд о кульбите судьбы: последний раз в жизни Ульянов выйдет на сцену 29 января 2004 года в спектакле Театра Вахтангова «Без вины виноватые» в роли Шмаги. — С. М.) Тогда Самборская чуть по полу от хохота не каталась, глядя на мою игру. Когда я фразу произносил: «Ну и дальнейшее наше существование не обеспечено!..» — вся её царственная плоть сотрясалась от смеха. А я рыдал, сокрушался: конец, думал — я хуже, бездарнее всех!..
«Лина Семёновна Самборская своеобразная была дама, — вспомнит актриса Омского академического театра драмы Елена Аросева, сестра Ольги Аросевой. — Она в театр приезжала на лошадях и в коляске. Она была первой, кто углядел в молодом Мише талант. Любила его. Переживала, когда он уехал…»
Вообще Омск, где так любили гастролировать ещё в XIX веке великие Мамонт Дальский и Александра Яблочкина, традиционно щедр на театральные таланты: марсианского облика Владислав Дворжецкий, сыгравший с Ульяновым в «Беге» генерала Хлудова, головокружительная Любовь Полищук, «главный» голос российского телевидения Сергей Чонишвили, сын легендарного Ножери Чонишвили, самый популярный «мент» телесериалов актёр Юрий Кузнецов и многие, многие…
— …И каковы были ваши первые впечатления от столицы? Долго ощущали себя провинциалом? Ностальгия по Сибири не мучила? Вы столь пронзительно это чувство сыграли в образе генерала Чарноты из «Бега», что, уверен, и сами подобное испытали.
— Впечатления помню. В августе сорок шестого, испросив благословение, как раньше говорили, у отца, приехал я на свой страх и риск в Москву. Первым делом отправился на поиски Красной площади. С Курского вокзала приехал на станцию метро «Красные ворота», полагая, что где ворота, там и площадь. Разочарование помню: и это легендарная Красная площадь, где бывает сам товарищ Сталин, где проходил Парад Победы?.. Спросил у прохожих. Оказались бдительными. Тут меня и взяли.
— В каком смысле взяли? Арестовали? Недаром сказал кто-то, что в России художник должен посидеть в тюрьме…
