Марина Райкина - Москва закулисная-2 : Тайны. Мистика. Любовь
В Одессе на пляж собираются очень долго. В субботу все смотрят на небо: «Ага, звезда». Начинают жарить, шкварить вечером. Готовят как на свадьбу: холодец, рыбу, синенькие, салат «Оливье», селедку, водку, пиво берут. На следующий день к двум часам дня, когда уже жара неимоверная или когда ливень дикий, они отправляются на пляж. Потом они приходят на пляж, раскладывают огромные простыни, тут же вынимают еду и начинают жутко жрать. Они могут сидеть до восьми вечера и ни разу не искупаться. И вот маленький мальчик Гриша. Он еще не успел подойти к воде, ему уже кричат: «Выйди из воды, выйди из воды. Паразит, у тебя ноги синие. Я тебе перебью все ноги, если еще в воду войдешь, сиди здесь, загорай». Крик, плач: «Я хочу купаться». «Сядь, сиди, пойдешь по моей команде». Бац-бац. «Ну ладно, иди, чтоб ты сгорел». Идет купаться. «Выйди из воды, я что тебе сказал». Начинается дикий скандал. Потом они собираются, идут домой. И Грише говорят: «Вот в следующее воскресенье пойдем на море, будешь купаться…»
— Витя блестяще разбирался в психологии начальства. На худсоветах все Мишины вещи читал именно он. Потому что Витя мог прочесть их так, что ни Миша, ни я, ни комиссия ничего не понимали. Читал он логично, нормально, но никто ничего не понимал. Примерно так говорил Горбачев: «Мы должны выйти на огромные размышления, мы должны определиться и выйти к другим огромным размышлениям. Когда это все есть, тогда это все оно и будет».
После таких чтений Мишка белый был, как стена: «Как можно так прочесть мой текст!» Витька говорил: «Ну ты видишь, все подписали». А после выступлений начальство хваталось за голову: «Как это могли пропустить?» А мы: «Вот видите — печать стоит».
— У Вити не было проблем с начальством, а у вас?
— Ни я, ни Миша не умеем ладить с руководством. Потому что вот я что думаю, то в лоб и говорю. Поэтому в свое время ушел из театра Райкина.
— А что это была за история, когда Райкин вас выгнал?
— Я ушел из театра из-за чего? Мы с Витей репетировали одну сцену, мы там много всего придумали, и вдруг Райкин из зала говорит: «Это не смешно». Мы снова повторяем. «Это не смешно». Тогда я спрашиваю: «Почему, Аркадий Исаакович, по-моему, это смешно». «Ты понимаешь в юморе больше, чем я?» Я сказал: «Да». И подписал заявление об уходе. Вот такой у нас с ним был конфликт. Конечно, это была глупость. И все понятно. Но такой у меня характер. В отличие от Вити я сначала делаю, а потом думаю.
Только раз Витя вспылил. Это была уникальная история. Это было в Киеве. Мы должны были в приказном порядке ЦК участвовать в концерте особой важности. Шесть юмористов, в том числе и мы с Витей, должны были выйти на сцену и играть интермедию. Когда мы ее прочитали, тут же сказали, что выступать не будем, потому что дорожим своим именем.
«Вот народные согласились, а вы тут, понимаете, строите из себя артистов», — сказали нам. И артисты, которые прежде разделяли наше мнение, не поддержали нас. Тогда Витя встал (он же с украинской фамилией, они же его за своего принимали), встал и сказал: «Идите вы все». И пошел такой текст матом. Я раскрыл рот. Немая сцена. В общем, мы сбежали из Киева.
Как ни странно, мы с Витей были гораздо ближе, чем с Мишей.
— А что же тут странного?
— Ну, казалось бы — мы два одессита, два еврея. Нет, мы по духу близки с Мишей. Мы просто одинаковые по характеру. Поэтому нам надо очень часто расставаться. Я Мишу очень люблю и стараюсь ему не попадаться на глаза.
— А кто из вас, одесситов, круче?
— Я. Я вспыльчивый, но Миша очень крепкий. Он качается. Он до сих пор так может сжать руку, что умрешь на месте. Я легкий. Больше занимался акробатикой, прыжками в воду, бегом, футболом. Тут я ему дам форы. Здесь он слабак. А вот физически Миша очень крепкий. Тьфу-тьфу.
— Роман, а почему вы о Вите говорите в настоящем времени на протяжении всей нашей беседы?
— Потому что он есть для меня. Мне тяжело сейчас не физически, не материально. Только морально. Только не хватает Вити, его ума, его таланта.
Знаете, мне сейчас звонят актеры, очень приличные, и предлагают работать вместе. Я отказываюсь и буду отказываться. Потому что есть две причины. Во-первых, это отсутствие репертуара. Миша не пишет уже для меня. Только иногда. А во-вторых, это самая главная причина — память Вити. Я однолюб. Влюбился в Жванецкого, влюбился в Витю, влюбился в свою жену. Мы почти никогда с ним не ссорились. Только один раз, из-за женщины. В молодости мы с ним влюбились в одну женщину и в один вечер чуть ли не до драки дошло. Мы с ним неделю не разговаривали. И это был единственный случай за тридцать лет.
Сегодня в лодке он один. Он сосредоточен на себе («у него богатая внутренняя жизнь», по Жванецкому) и упрямо налегает на весла. Он пытается плыть вперед, постоянно оглядываясь на лазурный берег, по которому идут три беспечных молодых одессита — Миша, Витя и Рома.
В «Сатире» объявились миллионеры
Каждый артист мечтает отойти от маски, к которой все привыкли. Вот Ольга Аросева — не кокетка пани Моника, а женщина, которая ради своей семьи идет на преступление. А Спартак Мишулин — грустный неаполитанец, лучше других понимающий изнанку философии спасения любыми средствами. Хотя эту непростую тему веселая парочка обыгрывает уморительно смешно, потому что
В «САТИРЕ» ОБЪЯВИЛИСЬ МИЛЛИОНЕРЫ
Макаронная вакханалия не по-флотски — Любовь на продуктовой почве — Очень веселые похороны
— Так, начинаем с макарон, — объявил режиссер и потребовал тишины. Ее было позволено нарушить только музыкантам, скромно притулившимся на лестнице слева от сцены. Аккордеон и гитара затянули что-то жалостливое, обозначив характер дальнейших событий.
— Где мои макароны? — парень в спецовке (Борис Тенин) надвинулся на пожилого господина — своего папу. Папа — Спартак Мишулин — испуганно оправдывался перед сыном, занюхивая слова корочкой лежалого сыра.
— Нет, я не понимаю, папа, вы же съели вчера свою порцию… Я не хочу, чтобы в этом доме трогали мою еду.
Хорошенькое начало получит дальнейшее развитие с появлением на сцене главы семейства — Амалии, которую играет Ольга Аросева. О ее наступлении возвестил скандал за сценой, и появившаяся артистка, вся взлохмаченная и возбужденная, прокричала:
— Дура! Она еще торчала в моем доме… Я ничего для нее не жалела — то тарелка макарон (дались им эти макароны. — М.Р.), то яички. По два яичка каждое утро. Одна Мадонна знает…
Не знаю, как Мадонна, а всем уже известно, что в Театре Сатиры так репетировали спектакль «Неаполь — город миллионеров» по Эдуардо де Филиппо. На сцене — послевоенный голодный, разоренный город, примерно такой, как многие российские точки постреформенного и посткризисного периода. Что ж теперь удивляться, что у людей на уме одна шамовка. «Неаполь» на Садовом кольце, супротив главного китайского ресторана «Пекин» выстраивает режиссер Михаил Мокеев, который как-то странно притих в шестом ряду и наблюдает всю эту продуктовую вакханалию первого акта. Почему-то не останавливает действия и не делает замечаний артистам.
— Яйца тухлые, макароны скисли, — противным голосом кричит подруга Амалии — артистка Фруктина — и убегает. В захлопнувшуюся за ней дверь летит, кажется, сковородка. Под мелодию явно неаполитанского происхождения выясняется, что семья Амалии, чтобы выжить, заводит частное дело — открывает кафешку, а под его прикрытием спекулирует дефицитными продуктами. Причем всем заправляет, естественно, Аросева, а муж ее, Мишулин, контуженный на войне, регулярно теряет память и временами сильно смахивает на идиота. Идиот у Мишулина растерянный и очень печальный с глазами цвета кофейных зерен. Он еще всех удивит — и как персонаж, и как артист… Впрочем, окончательным идиотом его делает все семейство в финале первого акта. Но до этого еще далеко.
Пока же на сцене легкий хаос из фрагментов будущих декораций. Спартак Мишулин обсуждает с сыном — Тениным, как ему лучше высовываться из-за ширмы встать боком или в три четверти, чтобы не получить пустой миской по морде. В это время его дочь — Марина Ильина — болтает с актрисой Натальей Защипиной. Ольга Аросева устроила себе перекур. Режиссер Мокеев продолжает не вмешиваться, как будто объявил итальянскую забастовку.
Затянувшись сигаретой, Аросева привычным движением заправила в лифчик мятую купюру.
— Когда после репетиции я прихожу домой, — смеется она, — раздеваюсь, то из меня выпадают эти самые «деньги».
— Ольга Александровна, а как вы думаете, России далеко до ситуации, описанной итальянским драматургом?
— Это сложный философский вопрос. Но во всяком случае то, что все в жизни повторяется — и война, и передел собственности, и страдания простых людей, это есть. У моей героини своя правда, вполне уважаемая — она хочет, чтобы ее семья была сытой. Разве она плохо делает? Сегодня такой вопрос ребром стоит перед каждым — иметь дело с мафией, спекулянтами, чиновниками-взяточниками или не иметь: «Будем честными, но помрем с голоду». Вот, скажем, я же могу обмануть нашего директора и сказать, что отправляюсь в библиотеку, а сама махну на халтуры. С одной стороны — обман, но с другой — как мне жить на театральные гроши?
