Юлий Дунский - Красная площадь
Ученья продолжались. Солдаты стреляли по движущейся мишени. Мишень была самодельная: фанерный немец в каске с острым шипом. Его приладили к вагонному скату. Когда скат ехал по рельсам, немец то высовывался, то нырял вниз.
Сейчас по нему вел огонь эстонец Уно. Он совсем не по-уставному сидел на снегу, раскинув ноги циркулем, и стрелял. Всегдашняя трубочка дымилась у него во рту.
— Ба!.. Ба!.. Ба! — сказала коротенькая винтовка-драгунка, и на мишени появились три дырки.
К Кутасову подбежал бородатый солдат, командир роты.
— Гражданин комполка! Патроны кончаются… Нам бы сейчас…
— Погоди, Камышов, — остановил его комполка. — Ты в армии не первый день… Подойди как положено — отдай честь!
Матроса Володю пружиной подбросило со скамейки: он своего дождался.
— Товарищи! — позвал он яростно. — Вали все сюда! Золотопогонная измена!
Ровный ход учений сломался. К перрону стали сбегаться солдаты.
— Он заворачивает к старому режиму!.. Честь ему отдавать! — Матрос уперся своими бешеными глазами в холодные кутасовские. — Мы тебе быдло, мы тебе хамье, а ты нам — ваше благородие?
— Ваше высокоблагородие, — мрачно поправил Кутасов. — Я ведь как бы полковник.
— Ты эти шуточки брось, зародыш Бонапарта!.. Ты хочешь по нашим горбам шагнуть к пьедесталу власти!
— Хватит!.. Поиздевались! — заорали солдаты. Разом припомнились старые обиды: не на Кутасова — на все офицерство. — Дисциплина бьет нижнего чина!
— Шкура! Дракон! Царский опричник! — поддавал жару матрос.
На перрон вскарабкался Карпушонок. Без него, конечно, не могло обойтись.
— Братики! Мы перед ним хлопы, ён над нами пан!.. А не-хай ён сам честь отдаст! Всему нашему полку!..
— И в тот же год мама… — рассказывал Наташе комиссар, — померла, даже и не поболела нисколько.
— Так это же хорошо?
— Нет… Полежала бы, отдохнула перед смертью. Она ведь всю жизнь не отдыхала, и вот я тогда еще подумал: если женюсь, я жене не велю работать. Все буду сам. Пол помыть или даже сготовить — это я не стыжусь… А она чтоб только светила в нашей жизни. Вы ведь знаете, бывают такие женщины, от которых в доме не только теплота, но и свет.
Наташа тихо засмеялась.
— Дай вам Бог счастья… Но таких женщин не бывает.
— Бывают, — грустно сказал Амелин, боясь поглядеть на нее.
За окном торопливо прогремели солдатские каблуки. В буфет влетел эстонец Уно — с вытаращенными глазами и на этот раз без трубки во рту.
— Комиссар, беги скорей! Командира полка хотят убивать!..
Кутасов — без фуражки, в распахнутой шинели — стоял у стены пакгауза. Прямо напротив него растопырился на своих трех ногах пулемет «гочкис», а кругом столпился весь полк.
— В последний раз предлагаю! — сказал матрос Володя. — Отдай трудовому народу честь!
Кутасов презрительно молчал.
— За свое ослиное упрямство ты можешь заплатить башкой, — серьезно предупредил матрос.
— Ништо! — крикнул Карпушонок. — Ён зараз нам в ножки поклонится!
Он лёг за пулемет. Второй номер — это был белоглазый Кащей — поправил жесткую металлическую ленту, и «гочкис» дал по Кутасову длинную очередь. Вернее, не по Кутасову, а повыше его головы. На стенке появилась длинная пунктирная линия.
Посыпалась известковая пыль. Волосы Кутасова сразу побелели, будто он поседел от страха. Но если комполка и напугался, то виду не показал. Стоял отставив ногу и насильно улыбался.
(Вдоль путей к пакгаузу бежали Амелин, Уно и Наташа. Наташа плакала на бегу, а Уно — тоже на бегу — кричал ей в ухо:
— Не плачь, не плачь! Я шутил. Никто не будет убивать!..)
Теперь над головой Кутасова были уже две черные пунктирные линии. Бородатый комроты не выдержал:
— Гражданин командир! Да отдай ты им честь. Ну их к лешему!
— Отдай, не связывайся, — поддержали в толпе. — Отдай честь!
— Честь я никому не отдам, — сказал Кутасов и усмехнулся невеселой волчьей улыбкой. — Она у меня одна. Отдашь, а где новую взять?
— Огонь! — скомандовал матрос Карпушонку. Новая очередь легла пониже, чуть не над самой макушкой упрямого комполка.
— Отдашь?
Ствол пулемета опустился еще ниже, глянул прямо в лицо Кутасову. И в этот момент из-за угла пакгауза выбежал Амелин.
Уговаривать и рассуждать не было времени. Комиссар подскочил к исчерненной пулями стене и стал рядом с Кутасовым.
Карпушонок крякнул, скривился — и все-таки нажал гашетку. Но матрос подшиб ногой ствол пулемета, и «гочкис» выплюнул последнюю очередь куда-то в небо…
Наташа плакала, уткнувшись лицом в шинель Уно. А эстонец осторожно, чтоб не толкнуть ее, доставал из кармана кисет и трубку.
— Зачем плакаешь, молоденький девчонка?.. Все хорошо! Все хорошо!
По перрону шли Кутасов и комиссар, а за ними охрана — двое солдат-большевиков с винтовками и гранатами.
— Отдание чести категорически отменено! — внушал комиссар, клацая зубами от злости и от малярии. — И зачем оно вам?.. Это что, тоже закон войны?
— Да, закон, — стоял на своем Кутасов.
— А ну вас!.. И вообще, надо понимать, с кем имеете дело. Это пока еще не воинская часть, а так… шарага!
Кутасов ухмыльнулся.
— Нет, милочка моя. Вот тут вы ошиблись. Это полк прекрасный — бывалый, дружный… Фронтовики! Я бы с ними до Индии дошел, как Александр Филиппыч.
— Какой Александр Филиппыч?
— Македонский.
Перед дверью знакомой кладовки Кутасов резко остановился.
— Сюда? Я сюда не пойду.
— Опять двадцать пять!.. Это для вас единственное безопасное место!
— Да я про другое, — смущенно буркнул Кутасов. — Тут мыши… Я их боюсь.
Амелин даже растерялся.
— Ну, я не знаю… Ну хотите, я вам сюда кошку принесу?
— Кошек я тоже терпеть не могу.
Наташа сидела съежившись у «буржуйки» в станционном буфете. Вошел Амелин, поглядел на нее удивленно и обрадованно.
— Можно я у вас посижу? — попросилась Наташа. — Я дома боюсь.
— Наталья Владимировна, зачем же вы спрашиваете? — Амелин стал торопливо застилать свою раскиданную постель. — Да вы не переживайте. Как-нибудь уладится.
— Ну почему они на него? Ведь он очень хороший… Вы знаете, он даже добрый.
— Николай Павлович?.. Да, — согласился Амелин. — Он у вас…
Комиссар не докончил. Под его подушкой, плоской и твердой, как ржаной корж, лежал, оказывается, пакет. Серый пакет, прошитый ниткой и засургученный.
— Это вам, — объяснила Наташа. — Его еще ночью привезли. Когда вы бредили.
— Тут написано — «срочно», — мягко укорил Амелин.
— Ах, господи. Они всегда пишут «срочно».
Комиссар сломал печать, вытащил депешу. И, как всегда бывает, в глаза ему бросились самые главные строчки: «…вероломно нарушив перемирие, немцы перешли в наступление широким фронтом. С получением сего вам надлежит…»
— Что они вам пишут?
— Это секретное.
Он сидел ссутулившись, уставя глаза в какую-то непонятную ей точку.
— Плохие новости?
— Хуже не бывает. — Амелин не жаловался, просто думал вслух. — Хоть бы Николай Павлович был… А что ж я могу один?
В дверь крепко постучали — наверное, прикладом. Вошли Карпушонок, матрос Володя, Уно и бородач Камышов. Все были при винтовках, даже у матроса торчал за плечом кавалерийский карабин.
— Извините за беспокойство, — вежливо сказал Володя Наташе и сразу отвернулся к комиссару. — Мы к тебе пришли как полковой комитет.
— Комитет я распустил, — жестко напомнил Амелин.
— Ты слушай, а не петушись. Без комитета сейчас нельзя. На нас вдут немцы.
— А вы откуда знаете? — вскочил комиссар. — Это сведения секретные!
Уно вынул изо рта трубочку.
— Пойди на улицу, одевай очки и увидишь свой секрет… Без очков тоже увидишь.
По дороге, ведущей к станции, неспешно двигался германский полк — пехотинцы в зеленых шинелях и плоских фронтовых касках, обоз, пушки, гаубицы. В орудия были впряжены пегие першероны — по шесть битюгов в упряжке. Немцы чувствовали себя уверенно, даже разведки не выставили — чего им было бояться?..
С балкона станционной башенки Амелин смотрел на приближающегося врага в бинокль. Рядом топтался начальник станции с обмотанной бинтами головой.
А 38-й гренадерский выстроился вдоль путей, молчаливо ожидая приказа.
Амелин опустил бинокль и рванулся вниз по винтовой лесенке.
Перед арестантской стоял тулуп — стоял сам по себе, свесив пустые рукава.
— Николай Петрович! — закричал еще на бегу Амелин. — А где часовой?
— Побежал воевать с немцами, — сказал из кладовки голос Кутасова.
— И ключ унес?.. Николай Павлович, я сейчас!
— Не надо! — запретил комполка. В зарешеченном окошке появилось его лицо: видимо, Кутасов встал ногами на ларь, заменявший ему койку. — Говорите быстро, что происходит.
