Юлий Дунский - Красная площадь

Когда идет на Красной площади парад, от рыка моторов, от грохота стальных гусениц дрожит земля, дрожат кремлевские стены, дрожит небо. Ползут через площадь самоходки, нацелив вверх реактивные снаряды; тянутся за тягачами ракеты, огромные, как поваленные наземь башни.

Удивляясь и радуясь, мы смотрим на могучие машины, на сосредоточенные мальчишеские лица солдат, а перед глазами встает то далекое и славное время, когда только создавалась Красная Армия, когда все победы были еще впереди.

Вспомним молодость своей страны, вспомним ее с улыбкой и грустью — как всегда вспоминают молодость.

Рассказ первый

КОМИССАР АМЕЛИН. 1918 ГОД

Молодцы, вагонные колеса! Потому молодцы, что ни с кем не спорят, каждому поддакнут. Запоешь, к примеру, «Чубарики-чубчики» — и сразу они застучат тебе в лад, словно подпевают. Желаешь малороссийскую «Ой ты, Галю, Галю молодая» — пожалуйста, они и это могут.

А петь-то хочется, все кругом поют. Едем ведь не на войну, а с войны — домой едем, к жинке под бочок!..

Шел мимо белых февральских полей эшелон. Похрустывали замерзшие шпалы, звенели рельсы. Паровозик с большой не по росту трубой суетливо работал острыми локтями — тянул красные теплушки; на каждом вагоне была трафаретка:

«Сорок человек или восемь лошадей». Но в этом эшелоне лошадей не было, ехала пехота.

И каждая теплушка орала свою песню: «Чубарики-чубчики», «Галю молодая». А из одного вагона — в нем ехали самые идейные — неслось «Смело, товарищи, в ногу».

В раздвинутых дверях теплушек виднелись нары, печки-времяночки, а кое-где выглядывал из дверей, будто сторожевой пес из конуры, пулемет «максим».

На маленькой станции — неприбранной, заснеженной, с водокачкой в седых космах сосулек — комиссар Амелин ругался с железнодорожным начальством. Начальство стояло на балконе станционной башенки, а комиссар метался внизу.

Комиссар был молодой, видно, только что назначенный. И все на нем было новенькое: черный с серой оторочкой полушубочек, высокие, как сапоги, английские ботинки, браунинг в шоколадной кобуре.

— Не буду я их останавливать! — кричал сверху начальник станции. — Это оголтелая публика… Фронтовики! Пускай себе едут с богом!

— Нет, остановите! — кричал снизу комиссар. — У меня мандат Петросовета!

(Мандат тоже был новенький, хрустящий, еще не потертый на сгибах.)

— Ах, господи!.. Да у меня у самого три мандата — от Викжеля, от Викжедора, от ВРК!..

Вдалеке раздался паровозный гудок, и комиссар, не дослушав начальника, спрыгнул на пути, побежал к железной часовенке — дистанционному управлению семафором.

— Гражданин комиссар! — кричал ему вдогонку начальник своим плаксивым голосом. — Что вы придумали?.. Это нельзя!..

А комиссар уже крутил заляпанный мазутом вороток.

В сотне саженей от станции семафор, закряхтев, опустил свою негнущуюся руку и круглой красной ладонью загородил дорогу приближающемуся эшелону.

…Недоуменно, обиженно заревел паровоз, и, впопыхах сбивая скорость, скрежеща тормозными колодками, состав вкатился на запасной путь. Как ни упирался локомотив, эшелон все-таки добежал до самого конца тупика и столкнулся лоб в лоб с заслоном из ржавых рельсов и буферов. Грохнуло железо о железо, посыпался уголь с тендера — и весь состав тряхануло так, что мало кто из пассажиров усидел на нарах.

С сердитым жужжанием, прямо как пчелы из ульев, полезли из теплушек солдаты — разобраться, что за непорядок.

…Комиссар Амелин ждал на перроне, засунув руки глубоко в карманы: его колотил озноб. Подошел начальник станции.

— Гражданин комиссар, вы хоть объясните им, что это не я, что это…

— Да не тряситесь вы, — отмахнулся комиссар. — Ничего вам не будет.

— Вы тоже трясетесь, — грустно ответил начальник.

Комиссар с трудом улыбнулся:

— Я — другое дело… Малярия у меня. У вас тут хину… можно хину достать?

Железнодорожник отрицательно мотнул головой. Но вообще-то, он уже не слушал комиссара, а смотрел с испугом на шинели, на папахи из нитяной смушки, прихлынувшие серой волной к перрону.

Впереди всех бежал длинный костистый солдат. Он один был не в папахе, а в железной фронтовой каске. Солдат этот еще издали углядел красную шапку начальника станции и несся прямо на него.

— Хто? Хто поезду остановку давал?.. Ты?..

Начальник в страхе попятился.

— Уважаемый, вы совсем не по адресу… Это вот… Комиссар.

Солдат не дал ему договорить, сдернул с головы каску, размахнулся ею, держа за ремешок, и с жестоким расчетом обрушил на небритое личико под красной фуражкой.

— На ж тебе фронтовое спасибо!

Вскрикнув, как зайчонок, начальник станции повалился на снег. А солдат уже подступал к комиссару, раскачивая каску, будто дьякон кадило. Глаза у него — белесо-голубые, цвета снятого молока — были совершенно сумасшедшие.

— Давай, Кащей! — подзуживала толпа. — Благослови его! Поднеси окопного гостинца!

— А ну брось. Брось свою кастрюлю, — тихо приказал комиссар. И такой напор злобы и угрозы был в его сдавленном голосе, что Кащей остановился. — Я тебя, негодяя, запомнил. Я тебя судить буду за твое преступление!

(Впоследствии Амелину было смешно и страшно вспомнить, как он — один среди вооруженной враждебной толпы — грозил судом припадочному фронтовику. А вот поди ж ты, нелепые его слова возымели действие!)

— Судья какой нашелся! — выкрикнули из толпы, но уже не так уверенно. — Все вы над нами судители!.. Ты ответь, змееныш, зачем поезд задержал?

Комиссар поднял руку, прося тишины.

— Товарищи фронтовики! На вопросы я отвечу после. А пока что помогите раненому человеку.

Двое солдат подняли начальника станции и повели в дом. Он шел между ними, спотыкаясь, боясь отнять ладони от разбитого лица.

— И давайте все на митинг, в помещение буфета! — продолжал нажимать Амелин. — Я комиссар Всероссийской коллегии по формированию Красной Армии!.. Фамилия моя Амелин, звать Дмитрий…

В станционном буфете давно уже никого не кормили, не поили. Было там грязно и холодно. На стойке бездельничал богатырский самовар с гирляндой медалей на груди — как у циркового борца Збышко Цыганевича. Со стены свисал разодранный надвое плакат Временного правительства. На одной половинке можно было прочесть: «Война до по…», а на другой — «бедного конца». Рядом имелся плакат поновее — «Вся власть Советам!». Здесь же была представлена и царская Россия — но не плакатом, а выцветшим меню («Балычок провесной… Тетера под белым соусом…»).

В помещении густо набились солдаты. Кащей тоже был тут: сидел, помахивая каской, на буфетной стойке и пялил свои белесые зенки на комиссара. Тот стоял посередке и говорил:

— Вам обидно, что я задержал эшелон, нарушил ваше путешествие… А мне? А советской власти не обидно?.. Вот вы оголили фронт, снялись с позиций — по ничьему веленью, по своему хотенью… Нахально погрузились в эшелон и айда в тыл!.. И теперь кричите о своих правах. А права-то у вас шаляпинские.

— Это как понимать? — спросили из переднего ряда.

— Очень просто. У кого бас здоровше, тот и прав!..

По рядам прогулялся смешок.

— Так ведь время такое, — беззлобно объяснили комиссару. — Громкое, не для тихого народа.

Комиссар понял, что нашел правильную линию разговора.

— Интересная вы публика! За царя-отечество воевали, а за Советскую власть не желаете… Ну правильно — она же силком на фронт не гонит… Своя, рабоче-крестьянская. Значит, плюй ей на голову!

Митинг обиженно загудел. Амелин отер ладонью лоб, расстегнул крючки полушубка: озноб кончился, теперь малярия бросила комиссара в жар. Но на эту ерунду не надо было обращать внимания.

— Тихо, товарищи! Сейчас вы сможете легко и просто доказать, что я на вас клепал напраслину, что никакие вы не дезертиры, а наоборот!.. Дело такое. Совет Народных Комиссаров и лично товарищ Ленин издали декрет. Для защиты Республики будет у нас социалистическая Красная Армия рабочих и крестьян!.. Это армия строго добровольная, в нее принимают сознательных граждан, стоящих на платформе Советской власти… Жалованье — пятьдесят рублей в месяц… И вот я предлагаю вам — всему вашему тридцать восьмому гренадерскому полку — вступить немедленно в ряды Красной Армии!

От этих слов собрание заполошилось, загалдело, как вороний табор, по которому шарахнули дробью. А комиссар достал толстую гимназическую тетрадку, лизнул чернильный карандаш и крикнул:

— Прошу подходить записываться!

Шум оборвался, но записываться никто не подошел. Наоборот, все даже как-то оттиснулись от комиссара.

— Чепуха какая, — сказал он севшим от обиды голосом. — Кажется, я понятно объяснил… А вам как горох об стенку… Кто командир полка?

— Нетути! Мыши съели! — крикнули из толпы.