Теннесси Уильямс - Однорукий

— Зачем?

— Как вам сказать… Жду, пока меня снимут.

— У вас есть какое-нибудь место, место, куда вы можете пойти?

— Да. У меня есть комната.

— Уже три утра, а к семи мне уже надо быть в больнице. Мне надо спать, а не дрожать от холода с проститутом.

— Вы хотите сказать — мне пора убираться?

— Боюсь, что именно это я и хотела сказать.

— Ухожу. Ухожу немедленно…

Вход в меблированные комнаты во Французском Квартале, видимый сквозь туман, едва рассеиваемый светом фонаря в отдалении. Высокие двойные двери, выдержавшие множество сражений. Краска облупилась. На одной из половин криво вырезано «Bitch».

Кровать у лестницы. На ней, под смятым одеялом, лежит владелица этого далеко не самого дорогого заведения, существо, которое мы будем называть Уайр — для удобства печатания на машинке. Она бормочет в своем неспокойном сне. Ее видно, так как над нею подвешена тусклая голая лампочка. Она спит у лестницы, чтобы ни один постоялец не мог уйти или придти, не попав в прицел ее неумолимого взгляда.

Номер в этой меблирашке. За шатким столиком сидит молодой, лет двадцати пяти, писатель — Син. Он работает, но шатающийся столик мешает ему. Он в ярости встает и подсовывает спичечный коробок под ножку, возвращается к работе. Шатание стало еще больше. Когда он встает, горсть мелких монет дождем звенит по стеклу балконной двери.

Син идет к балконной двери и открывает ее. Слышен тихий свист. Это Олли внизу на тротуаре, он улыбается своему другу. Син кивает и быстро возвращается в номер. Босиком он спускается вниз по скрипучей лестнице. Уайр громко бормочет во сне. Син замирает, пока бормотание снова не превращается в храп. Он продолжает спускаться к закрытой на засов двери. Когда он открывает дверь, раздается громкое бормотание Уайр. В рамке готического входа стоит Олли.

— Я пришел попрощаться.

— Заходи, только разуйся.

Олли кивает и разувается. Молодые люди пробираются вверх по лестнице под бормотание Уайр: «Никакой чистоты. Одни черепки и дегенераты». Она храпит.

— Хозяйка, сука, спит прямо у лестницы, чтобы никто не мог ни войти, ни выйти без ее ведома, — говорит Син, входя в комнату.

— Я бы не пришел так поздно, если бы рано утром не уезжал из города.

— Ты уезжаешь из Нового Орлеана?

— Да. В семь утра. Автобусом. Между двумя молодыми людьми нет ни намека на гомосексуальность, только глубокая и простая дружба.

— Я -

— Что?

— буду скучать по тебе, Олли.

Они тихо и печально улыбаются друг другу.

— Ладно, садись. Жалко, у меня нечего выпить.

— Я не хочу ничего пить, — садится на другой стул. — Писал?

— Пытался писать карандашом. Знаешь, когда я печатаю на машинке, то так много шума, что я не замечаю скрипа стола. По — моему, одна ножка этого проклятого стола короче других, но я никак не пойму, какая. Я как раз пытался подпереть его, когда ты прервал меня.

Олли быстро встает. Он вытаскивает коробок из-под ножки, и подкладывает его под другую ножку.

— Попробуй теперь. Где твоя машинка?

— На каникулах.

— Ага, на Рампет — стрит, в закладе. Сколько ты за нее получил? Десять баксов?

— Пять. Сказали, что она сильно обесценилась. На ней слишком долго и слишком плохо печатали.

— Акулы.

Вытаскивает пачку банкнот из кармана, отсчитывает десять бумажек, кладет их на стол.

— Напишешь историю моей жизни.

— Нельзя писать историю жизни, пока человек еще жив.

— Я мертв уже три года.

— Ты не можешь позволять себе -

— Если бы я не мог позволять себе, я бы не стал. Я заработал сегодня пятьдесят баксов — на одном клиенте. О Господи. Никогда еще не встречал ни одного извращенца с такими закидонами.

— Какими?

— Он попросил меня -

— Он попросил тебя — что?

Олли, не отвечая, выходит на балкон. За ним, через несколько секунд — Син. В баре наискосок через улицу играет пианино.

— Нет предела человеческим извращениям. Никакого предела. Этот сумасшедший, которого я встретил сегодня вечером, выглядел совершенно обычно. Но по дороге в его квартиру он завел такой разговор: «Вы не хотите зайти отлить?» — Я хотел. Я сказал ему: «Подождите меня у следующего бара». «Нет, — ответил он, — потерпите до дома».

— А, он хотел «золотого дождя» — так это называется.

— Мне такое еще ни разу не попадалось. Он встал на колени, обнял меня руками — и я врезал ему по зубам, чтобы освободиться.

— Кто-то кого-то провел наверх! — снизу слышен голос Уайр.

— Он доставлял себе удовольствие способом mea culpa.

— Что это значит?

— На латыни mea значит моя, culpa — вина, преступление.

— Тогда я решил уехать на север. Этот случай заставил меня поторопиться.

— Правила касаются всех, кто не подчиняется — пускай убирается к чертовой матери! — продолжает разноситься голос Уайр.

— Я очень ценил твою дружбу, ты всегда был порядочен.

— Сейчас открою дверь и позову полицию, если это будет продолжаться! — не унимается Уайр.

— Счастливо оставаться, Син. Пиши получше и будь поосторожнее.

Олли вытаскивает еще несколько банкнот из кармана и разбрасывает их по комнате. Затем перепрыгивает через балкон и по перилам соскальзывает вниз в переулок.

— Береги себя!

— Береги себя! Береги себя!

— Береги себя!

Олли исчезает в тумане, который всегда предшествует его появлениям и исчезновениям. Почему? Это делает его более похожим на мифического героя.

Олли выходит как будто из того же тумана, в котором он исчез в последней сцене. Ветер рассеивает туман. Видна скамейка в парке на Манхэттене. Уличные фонари лучатся. Человеческая фигура проходит сзади скамейки. На скамейке сидит Олли.

— Я потратил месяц на поиски работы, законной работы. Никто не хочет брать однорукого. Конечно, у меня были деньги, но — деньги двигаются, и в моем случае они двигаются от меня. Такое у них направление. Обедать теперь мне приходится в Недиксе. «Хот — дог, пожалуйста, и — и стакан молока»… Постепенно я стал замечать, где бывают клиенты в этом — имперском городе… Да, и в конце месяца, когда и Недикс стал слишком дорогим для меня, да, даже Недикс — слишком роскошным, я — я вернулся к старому занятию. Не к боксу, конечно — я встретил одну старую проститутку, которая содержит заведение по вызову мальчиков по телефону. Мы зовем его Черри. Жирная, толстая матрона. Мы приходим часам к восьми, сидим и играем в покер, рассказываем анекдоты и истории из собственной жизни — и телефон звонит каждые несколько минут. Черри объявляет: «Клиент хочет тебя, или тебя». — «Этот клиент подходит тебе. Пожалуйста, постарайся не замечать желтенький паричок на его голове. И надень свой лучший костюм. Скажешь ему, что только что приехал из Айдахо или еще откуда-нибудь. Думаю, ты ему подойдешь, Олли. Вот адрес. Это двухэтажная квартира. Его зовут Лестер Дубинский. Он любит поговорить и предстать этаким интеллектуалом. Все понял, Олли?» — Черт. Вот так все и происходит. — Смотрит на часы. — Думаю, я заставил его ждать достаточно долго.

Встает со скамейки. Туман снова клубится вокруг него. Гитара продолжает играть, пока пожилая женщина роется в мусорной корзине в поисках чего-то.

Роскошная двухэтажная квартира Дубинского. На диване сидит Олли.

— Я в городе всего три дня, Лест.

— Но уже встретился с Черри.

— Да, случайно. Я выходил из библиотеки.

— С книгой?

— Да, с книгой.

— Как она называлась?

— Книга?

— Да, книга. Мне интересны твои вкусы.

— Это была.

— Ты забыл название? — Лестер смеется чересчур громко.

— Я не забыл. Она называлась «Как сохранить мужские волосы».

— Почему этот вопрос интересует человека с такой роскошной шевелюрой?

— Я подумал, что, может быть, недалеко то время, когда волосы начнут покидать меня.

— А — а.

— Да… — Олли пальцем показывает на стоящие в комнате латы.

— Как называется этот костюмчик?

— Ты имеешь в виду мои латы?

— Да. Когда ты их надеваешь? По какому случаю? Для чего?

— Никогда, никогда, конечно. Латы — это боевое снаряжение средневекового рыцаря. — Хочешь еще бренди?

— Моя мать, там, на ферме в Айдахо, провожая меня, напутствовала словами: «Сыночек, главное, осторожнее с выпивкой». Она, наверное, хотела сказать, чтобы я осторожнее с ней обращался и не проливал.

— Еще курвуазье, или — реми мартен?

— Две бутылки хеннесси пять звездочек в этот аквариум, пожалуйста.