Юлий Дунский - Служили два товарища
Над ними висели пышные, как оладушки, облака, а внизу лоскутным одеялом лежала местность, которую следовало заснять на плёнку.
Лётчик обернулся и что-то крикнул, но что именно — услышать было нельзя из-за шума мотора. Тогда лётчик раздражённо ткнул вниз пальцем и заорал изо всех сил:
— Стрелы! Кидайте стрелы!
Внизу по дороге ползла серая гусеница — колонна врангелевских пехотинцев.
Карякин первым понял, о чём кричал пилот. На полу кабины лежала груда железных авиационных стрел. Карякин стал кидать их за борт. Они уходили вниз с неприятным свистом.
Что-то вдруг изменилось в шуме мотора — то ли он стал громче, то ли его повторяло эхо. Некрасов, который всё время смотрел вниз, теперь заметил, что от их самолёта по земле бежит не одна, а две тени. Он огляделся и увидел другой аэроплан, который шёл чуть ниже, догоняя их. На плечах пилота поблёскивали погоны.
Белый лётчик грозил красному кулаком и орал что-то — наверное, ругал за стрелы. Но сделать он ничего не мог, потому что тоже был наблюдателем и его «сопвич» не имел пулемёта.
Карякин выругался в ответ, достал из кобуры револьвер и выпустил по «сопвичу» шесть патронов — весь барабан. Но чужой лётчик показал ему кожаный кукиш и отвернул в сторону…
…Теперь «хэвилэнд» летел над Перекопским перешейком. Каменистая земля была иссечена траншеями, опутана колючей проволокой.
Лётчик снова обернулся и снова сказал что-то, ткнув рукавицей вниз. Андрей не расслышал, но понял: это и есть знаменитые перекопские укрепления.
Под левым крылом аэроплана плескалась весёлая голубая вода Перекопского залива. Направо, на востоке, тоже была вода — зелёная, неподвижная: Гнилое море, Сиваш. А от воды до воды вздыбился Турецкий вал, своими каменными плечами заслоняя вход в Крым.
Надо было начинать съёмку. Андрей поднял с колен неуклюжую камеру и приладил её на фанерном борту. Сжавшись в кулачок на своей четверти скамейки, Карякин смотрел на его действия с уважением.
Некрасов, приникнув глазом к видоискателю, опёрся обоими локтями о борт. Раздался сухой треск. Кусок борта оторвался и, трепыхаясь, улетел вниз.
Лётчик кричал что-то со своего места; Карякин ухватил Андрея за пояс и тянул к себе; а сам Андрей, свесившись за искорёженный борт, мерно крутил ручку своего «Пате».
Внизу, на валу, засуетились серые фигурки, застрекотали пулемёты. В нескольких местах орудия задрали кверху свои хоботы: это их переводили с полевой на зенитную стрельбу.
Андрей перестал снимать и повернул к лётчику взмокшее от напряжения лицо.
— Ниже! — крикнул он кожаной спине. — Ниже!
Лётчик с сомнением покачал головой, но всё-таки повёл машину на снижение. А в воздухе уже вырастали один за одним белые одуванчики. Это рвались фугасные снаряды: пушки Турецкого вала открыли по самолёту огонь.
Закостеневшей рукой Андрей держал на весу тяжеленную камеру и снимал, снимал не переставая.
Глаза у него налились кровью, горячий пот тёк по щекам.
— Ещё ниже! — заорал он. И Карякин, бледный от волнения, азартно поддержал: — Даёшь!
Теперь легко можно было разглядеть каждое пулемётное гнездо, каждый блиндаж, каждую пушку за брустверами. И всё это ухало, грохотало, плевалось огнём в маленький утлый самолёт.
«Хэвилэнд» снова начал карабкаться наверх: узкий перешеек кончился, под ними был Сиваш. Снимать стало нечего.
Андрей с облегчением откинулся назад, опустил камеру на колени и сказал, утирая лицо рукавом:
— Кончен бал.
Самолёт теперь шёл ровно, даже не вздрагивал.
— И у меня кончен бал, — сказал пилот. — Мотор заглох.
Только тогда Андрей сообразил, почему они с пилотом так хорошо слышат друг друга, секунды две назад наступила тишина. То есть пальба, конечно, по-прежнему была слышна, но мотор «хэвилэнда» молчал.
— Ты давай чини! — забеспокоился Карякин. — Чего сидишь, как барин?
Авиатор сказал не ему, а скорее подумал вслух:
— Попробуем тянуть через Сиваш. У белых я не сяду… Вам-то что, вас просто поставят к стенке. А меня живым в землю закопают.
— За что такой почёт? — спросил Андрей. Этот спокойный человек ему нравился.
— Бывший штабс-капитан. Они этого не любят.
…Под брюхом «хэвилэнда» лениво шевелился Сиваш. Карякин с Некрасовым сидели притихшие.
— Ты плавать можешь? — спросил Карякин. Андрей кивнул. — А я как топор без топорища… Или, может, дотянем?
Последний вопрос был обращён к лётчику, но тот не ответил: впереди совсем близко был берег.
Аэроплан чиркнул по воде колёсами. Карякина и Андрея сильно тряхнуло. Через секунду «хэвилэнд», подрагивая, уже бежал по засохшей твёрдой грязи. И вдруг перед глазами лётчика вырос чёрный треугольник. Раздался скрежет, треск проломленной фанеры. Самолёт остановился, уткнувшись головой в землю и задрав к небу хвост.
Какой-то рыбак бросил здесь на берегу свою лодку; её засосало в ил, и только острый нос торчал наружу. На него и напоролся «хэвилэнд»…
Андрей и Карякин отстегнули ремень и вывалились на землю. А лётчик остался сидеть в кабине, уронив руки и уткнувшись в целлулоидный козырёк.
Андрей, когда поднялся на ноги, первым делом стал осматривать камеру — не повредилась ли.
— Некрасов! — окликнул его Карякин. — Гляди, чего получилось…
Некрасов глянул и увидел, что пилот так и сидит, застыв в своей странной позе.
— Отлетался штабс-капитан, — огорчённо сказал Карякин.
Действительно, их товарищ был мёртв. Когда аэроплан встал на попа, лётчика кинуло на рукоятку управления, и она проткнула ему грудь под самым сердцем.
Андрей стянул с головы картуз, хотел что-то сказать и не успел. Неподалёку хлопнул выстрел, за ним другой. Карякин и Некрасов, не сговариваясь, упали на землю, а потом уже подняли головы поглядеть, кто и зачем стреляет.
Прямо на них летел конный разъезд — человек шесть или семь.
— Без погон! — радостно выдохнул Карякин. — Наши!
Действительно, всадники были без погон и одеты пёстро: впереди, например, скакал толстый усатый человек в расстёгнутом полушубке. Он бешено вертел в воздухе голой шашкой.
— Свои! Свои! — закричал ему Карякин, успокаивая.
— Свои по спине ползают, — ответил усатый и осадил коня. — Кажи документ.
— Вот документов, товарищ, у нас при себе нет, — объяснил Некрасов. — Мы красные бойцы, летали, делали разведку.
Конные тем временем окружили их так тесно, что лошади дышали Андрею и Карякину в затылок. Чернявый паренёк, спешившись, выдернул у Карякина из кобуры наган, отобрал у Некрасова камеру и на всякий случай похлопал его по карманам галифе.
— Интересные вы птахи, — сказал усатый. — Сами красные, а прилетели от белых. Лучше расскажите добром — кто вы за люди?
— Говорят тебе, разведку делали! — завизжал вдруг Карякин. — Нечего языком болтать! Ты нас обязан предоставить в штаб!
— Это точно. Это золотые слова, — согласился усатый. — Заарештуйте их, хлопцы!
Тут уже возмутился и Андрей.
— Как это — арестуйте? Вы кто такие?
Усатый подбоченился:
— Мы повстанческая армия… Защитница угнетённого селянства. Понял, кто мы такие?.. И вас арештовали как видимых шпионов. Вы не белых, вы нашу силу вызнать хотели!..
— Повстанческая… Сказали бы просто: махновцы… Похоже, что они нас шлёпнут, — говорил Андрей Карякину. Они сидели под арестом в пустой кладовке на застеленном соломой полу. Под самым потолком было маленькое, в две ладони, окошко.
— Как такое «шлёпнут»? — не соглашайся Карякин. — Не могут они шлёпнуть… Батько Махно теперь союзник. Нам приказ читали!
— Тебе читали, а ему, может, не читали, — мрачно сострил Андрей. — В общем, нам с тобой амба. Даже не сомневайся.
Карякин встревожился. Он вскочил, побегал по комнате, потом стал барабанить в дверь:
— Часовой! Эй, часовой!
Дверь слегка приоткрылась. Часовой — небритый дядька с сонными глазами — лязгнул затвором карабина и сказал:
— Ну, що вы стучите? Що вы беспокойтесь?
— Отвечай, по какому такому праву нас тут держат! Мы, ядрёна шишка, союзники или нет?
— Може, союзники, — ответил часовой и задумался. — А може, и нет.
— Вот тебе на! Как же это так?
— А так, что большевикам веры немае… Вы революцию продали.
Карякин взбесился:
— Дуролом ты! Дубина стоеросовая!.. Кому это мы её продали? Ну, кому?
— А кто ж его знает, — сказал часовой и опять задумался. — Кому нужна, тому и продали.
И часовой захлопнул дверь.
Карякин опять стал гвоздить дверь кулаками, но часовой не откликался. Тогда подошёл Андрей, отстранил Карякина и постучал сам: вежливо и убедительно.
Дверь снова приоткрылась.
— Ну, чого вам ещё? — страдальческим голосом спросил часовой и взял карабин наизготовку.
— В туалет.
