Людмила Кузьмина - Марья без Ивана
Он еще толковал ей что-то, но она уже не глядела на него. Остекленелый взгляд ее был устремлен туда, в комнату, где сидели на диван-кровати и держались за руки Ваня с Лизкой. Так вот где ее сын! Вон куда от родной матери скрылся!
Мария дернула крючок на вороте блузки, душившем ее, и вырвала с нитками из гипюра.
— Такие вот дела, — неопределенно произнес Виктор Сергеевич, все еще не решаясь провести Марию в комнату.
Она отстранила его, и сама пошла туда. К ним. Разве она не была Марией? Подрубить ее можно. Но свалить совсем — никогда.
— Доброе утро, сын.
— Доброе утро, мама.
Что это он в сторону смотрит? Не хватает храбрости прямо на мать взглянуть? Напрасно гнева ее опасается, ни словом, ни жестом не выдаст она себя. И нечего Лизке к телевизору отпрыгивать. Впрочем, кому ж, как не Лизке, по-козьи скакать? Не было в Лизке никогда вальяжности и не будет, порода не та. «Забрела коза в чужой огород», — хмыкнула про себя Мария. Когда же Лизка совсем в коридор убралась, даже признательностью к ней прониклась. По крайней мере, разбирается, где чье место, не мешает людям отношения выяснить.
На цыпочках, с затаенным дыханием проследовал мимо Марии Виктор Сергеевич, умостился возле Вани на диван-кровати. Демонстрация мужской солидарности! Вдвоем против одной. Мужики против бабы. Объединились…
— Что же, сынок, на твою долю девушки не хватило? — первая нарушила тягостное молчание Мария. — Выбрал-то кого!
— На кой мне твои девушки, — огрызнулся Ваня. — Для жизни настоящий друг нужен.
И старший поддержал младшего, да еще как:
— Пойми ты, Маша, ведь любит он ее…
— За что?!
— Эх, мама, — с сожалением произнес Ваня, — все ты знаешь, но ничего не понимаешь. Любят не за что-нибудь, а просто так, потому что любится, ясно? Лиза, где ты там! — позвал он.
Лизка явилась на его зов без промедления. Пристроилась с другой стороны Вани, повозилась и прочно утвердилась на месте, как бы закрепляя его за собой навсегда.
И Мария услышала от нее:
— Если хотите знать, Мария Филатовна, так это не он меня выбрал, а я его.
Час от часу не легче!
Глядя на молодых, Виктор Сергеевич тоже расхрабрился. Пустился даже в нравоучения:
— Такое уж время сейчас, Маша, нельзя же не считаться с эмансипацией. Нашему Ванюшке еще повезло, потому что за Лизонькой он как за каменной стеной будет.
Подумать только, она для него уже Лизонька!..
— Не смей наговаривать на моего сына!
— Да что в этом дурного? — впервые выразил вслух свое несогласие с Марией Виктор Сергеевич.
— Сынок, — взмолилась она, — почему за тебя дядя Витя говорит?
— Не все же тебе одной. — Ванины глаза насмешливо сощурились, и во внезапном озарении открылось Марии, что она, оказывается, совсем не знает своего сына. — Сначала ты, теперь он.
— А потом Лизка?.. — холодея, спросила Мария.
— Между прочим, Лиза не хуже тебя соображает.
Лучше бы не спрашивала! Зачем допытываться, когда и без того ясно, что говорят и делают за него другие. А возможно, и думают… Но нет, свои мысли у него все-таки были. Он доказал это, выложив ей одну из них напрямик при Лизке и Викторе Сергеевиче:
— Выходила бы ты замуж, мама.
— Замуж? — горьким смехом, похожим на рыдание, захлебнулась Мария. — А за кого, сынок?
Он пожал широкими, натренированными спортом плечами, обтянутыми «олимпийкой», внимательно поглядел сначала на возвышавшуюся над диван-кроватью мать, потом на съежившегося, вжавшегося в спинку Виктора Сергеевича.
— За мужчину, конечно.
— А где они? — Мария тоже глянула сверху вниз на Виктора Сергеевича, удрученного и оттого как бы уменьшенного в размерах. — Перевелись мужики, сынок! Уж я ли не мечтала вырастить из тебя мужика? А ты собираешься за каменной стеной отсиживаться, под Лизкину юбку прятаться…
— Маша! — предостерегающе подался к ней Виктор Сергеевич, распрямляясь и обретая уверенность в себе.
— Ну что «Маша», что?
— Он же твой сын!
— А если мой, так почему тогда как ветка под ветром в любую сторону клонится?
— Гнула ты его сильно, вот и раскачался, — вздохнул Виктор Сергеевич, сразу объяснив ей этим то, чего никак не могла уразуметь она сама.
А Ваню с Лизкой словно ничего не касалось — оба не воспринимали больше никого, кроме самих себя, поглощенные друг другом. Обособленные, в блаженной расслабленности после всего пережитого, с боем отвоевав свое право сидеть вот так рядышком, не таясь, они безмятежно покуривали одну сигарету на двоих, пока Мария мучительно копалась в открывшейся ей правде.
— Выходит, это из-за меня сын такой?..
Это было свыше сил Виктора Сергеевича — видеть Марию растерянной.
— Ну какой такой, Маша? Хороший у нас сын, замечательный! И заметь, в плохую сторону его не согнешь, только в хорошую!
— Накурено-то у вас как.
Мария рванула к себе створки окна, распахнула их настежь, глотая холодный утренний воздух, которого ей не хватало в ставшей для нее тесной комнате. Перед ней, между двумя крышами домов с крестами телевизионных антенн, кровенело восходом небо. Нарождался новый день, сменивший, как и полагается, ночь. В природе все шло своим чередом, а в Марииной жизни больше не было разумного порядка, во что всегда неколебимо верила она. Надо было по-другому жить дальше, но как?
Она не слышала позади себя шагов Виктора Сергеевича, но руку его на своей напряженной спине узнала сразу. Не стесняясь больше никого, он гладил ее. И под бережной его лаской Мария отмякла постепенно. Повернулась к нему, все ниже клонясь царственно гордой головой в короне тяжелой косы.
