Александр Мишарин - К своим
— С продсклада ушел? — спросил Валера. — Я ж за тебя ручался.
Бычок засопел, но ответил солидно:
— Доктора запретили тяжести таскать. Помолчали.
— А из бани почему?
— Жарко.
— А в плавильном не жарко было?
— Хм… — Бычок отвел глаза.
— А швейцаром в кафе-мороженом?
— Драться не люблю.
— Какая же в кафе-мороженом драка?
— Плохо, что у них первого нет… — Бычок вздохнул и посмотрел сквозь стеклянные стены куда-то далеко-далеко. — Я без первого не человек… Скажи, Валера, для чего люди живут?
Валера, дочистивший тарелку, хотел было встать, но тут поймал этот длинный, собачьей тоски, взгляд Бычка.
— Для первого, — усмехнулся Валера, торопливо положил на стол металлический рубль и бросился со всех ног вон от своей жалости, немогущества, от этой уже отлетающей души. Стакан его остался нетронутым.
Детские сады в этом далеком городе были схожи с чудом. Чего здесь только не было! И выложенные плиткой бассейны, и огромные вечнозеленые оранжереи, и какие-то веселые горки, и фонтаны. А главное — цветущие, сияющие, нарядные, абсолютно счастливые лица детишек. И в ответ невольно расцветали лица родителей, в основном молодых, немногих бабушек и дедушек, пытающихся унять, усмирить и одновременно приласкать это счастливо орущее, неистовое от радости жизни маленькое воинство.
Валера, прислонившись к стене, наблюдал за всем этим пиршеством жизни. Ему было и приятно, и неудобно, и как-то пронзительно грустно.
— А вы, дяденька, за кем пришли? За Машенькой Орловой? Она вон там… — показывали ребята на одиноко играющую около бассейна жгуче-черную девочку.
— Нет, у меня мальчик, — неожиданно ответил Валера.
— Вы за кем? — спросила молодая воспитательница.
— Да я так… Скажите, вы всех детей берете? Места у вас есть в садике?
— Через производство хлопочите. — Женщина нахмурилась. — Не хватает мест. А что делать. Не успеют приехать — и сразу рожать. Как будто нет у них других развлечений.
— Разве плохо?
— Вот я родила — и теперь из-за него здесь работаю. А до того в яслях. А я ведь химик по специальности.
— А я — плавильщик. Возьмете к себе? — Валера улыбнулся. — Поваром? — И зашагал прочь.
Он вошел в общежитие. Вахтерша с вязаньем молча подала ему телеграмму. На раскладушке под висящими в раздевалке бушлатами лежал Кабан с перевязанной рукой.
— Ты чего здесь?
— А тебе-то че? — лениво ответил Кабан. — Отдыхаю.
— Не мог поосторожней у печи? Из-за тебя чуть…
— Знаем, как ты права качал. Совесть плавильного отделения! Ха! Шестерка!
Валера опустил голову, сжал кулаки. Потом вскрыл телеграмму, удивился: «Ждем тридцатого день рождения». И подпись: «Кирилл Сергеевич».
— От кого это тебе, Иванов? Чей день рождения? — Тетя Маша всезнающе смотрела из-за очков.
— А какая разница, — пожал плечами Иванов и радостно добавил: — Еду, теть Маш!
— Куда ж етто?
— К своим, теть Маш, к своим!.. Знаешь что, Кабан? — Валера ласково наклонился к приятелю. — Я кто угодно, только не шестерка! Понял?
Валера стоял около горбольницы. В пушистой шубке вышла Нина, сестра из кабинета флюорографии. Валера шагнул навстречу.
— Простите? — Нина не узнала его.
— Приглашаю прокатиться на материк, — срывающимся голосом выговорил Валера.
— А, это вы… Шутник.
— Так как, поехали?
— Прям вот так? Прям сейчас? — смеется Нина.
— Почему сейчас? Можно перекусить на дорожку…
«Я могилку милой искал», — пел в ресторане полный человек неопределенного возраста по имени Жора. В бабочке, в грязноватом ресторанном смокинге. Пел за столиком Валеры и Нины, где веселье было в разгаре — сидели какие-то явно случайные, внезапно возникшие ресторанные приятели, присел даже метрдотель. А Валере сейчас было нужно, чтобы рядом с ним были люди, люди, люди…
Пел Жора превосходно, и все в ресторане забыли о несоответствии высокого серебряного голоса и грузной расплывчатой фигуры. Летучее напряжение счастья шло от этого свободного голоса. Валера даже прикрыл глаза.
Официанты и поварихи сгрудились в боковом переходе, и метрдотель смахивал слезу.
«Долго я могилку искал…»
— Знаешь стихи: «Вот дом, который построил Джек»? — тихо спросил Валера, наклонившись к Нине.
— Блейк в переводе Маршака. «А это синица, которая…» И еще про кошку. Наизусть не знаю…
— Жаль! Хорошие стихи. Душевные. Я к ним привязался.
— А ты вообще привязчивый, — улыбнулась Нина. — Я заметила.
— Нет, просто живешь-живешь, как по. течению, а потом вдруг подумаешь: а что ты такое? Помог ты кому-нибудь? Осчастливил? Да просто — не ради же одних денег мы на работу идем… Спим. Едим… Детей рожаем. Какая-то основа всего этого должна быть?
— Должна, — все еще продолжая улыбаться, кивнула Нина.
— Прогресс, скажешь?
— Нет, не скажу.
— И я не скажу. Мне подай человека…
— Так ты меня решил осчастливить? — осторожно спросила Нина.
Валера глянул на нее, как будто впервые увидел.
— И тебя, конечно, — уверенно, как само собой разумеющееся, согласился он. — И не только тебя! Я вот тут плюхнулся… Хотел, как всем лучше. А оказывается, так, чтобы всем лучше, — так не бывает…
— А ты не всех… Ты хоть одного… — тихо сказала Нина.
Валера придвинулся и взял ее за руку:
— Нет, мне одного мало! Я в таком месте вырос, где для одного…
— Где «один за всех и все за одного»?
— А ты откуда знаешь? — выпялил глаза Валера. — Нет, ты все-таки молодец! Ты все-таки человек! Хочешь, поедем туда?
— Хочу. Возьмешь?
— Решено! И чур, не отказываться потом!
Грянул оркестр, и Нина неожиданно наклонилась и поцеловала его, бережно, как маленького: «Ох, ты горе мое… Мало ему одного… Горюшко…»
А он буквально расцвел от счастья.
Валера, увешанный сумками, продирался сквозь толпу перед входом в кафе «Лама». Нина еле поспевала за ним. В витринах кафе вспыхивали и гасли, вспыхивали и гасли орнаменты из лампочек: «Дискотека».
— Эй, друг, ты куда? — преградил дорогу дружинник.
— Он со мной, — протиснулась за ним Нина. — Я к Георгию.
— Сергей, чего ты смотришь? Без билета!
— Да он с ней. Они к Георгию.
— Точно?
Зал ослепил их фонарями, грохотом, всеобщим, все подчиняющим ритмом.
— Я вас провожу к Георгию. Если вы к нему, — с нажимом сказал дружинник.
В эпицентре грохота и танца — маленький пятачок эстрады с микрофоном, блоками усилителя, магнитофоном, проигрывателем. Площадка на возвышении ярко освещена, здесь царит парень в пунцовой куртке с галунами, в галстуке-бабочке. Он кричит в микрофон, заглядывая в текст на пюпитре, как дирижер, перелистывая его резкими взмахами руки:
— А сейчас для вас пост и играет незабвенный «сачмоус». Можно слушать и отдыхать, а можно отдыхать и танцевать!
Распорядитель — его еще называют «диск-жокей» — в пунцовой куртке молниеносным движением надевает маску негра, нажимает клавишу на магнитофоне, вставляет в волшебный фонарь диапозитив. На белом экране появляется крупный план Армстронга. Звучит знаменитый «Мекки-мессер». Диск-жокей имитирует игру на воображаемой трубе. Делает это он с неподдельным артистизмом, подкупающей пластикой.
Когда Валера, дружинник и Нина достигли подножья эстрады, диск-жокей сдернул маску.
— Говорят, к тебе, Георгий?
— А, привет, Валер! — Диск-жокей (а это третий парень из их комнаты в общежитии) приветливо помахал рукой. — Отпуск начался?
— Точно! — улыбнулась Нина.
— Это ты его, Нинок, притащила?
— Это мы друг друга притащили.
— Кого видим! — Рядом оказался Толя Хангаев с высокого роста партнершей. — Людок, смотри. Внештатный воспитатель общежития номер пять. — Толя с девушкой растворились в толпе.
— А чего это инженер по технике безопасности тут делает? — спросил Валера Георгия.
— Вадим Петрович? Жену одну никуда не отпускает. Она у него старуха, двадцать два, и он ее одну — никуда. Совсем наш стал.
Вадим Петрович, инженер по тэ-бэ, в белой рубашке с галстуком, выделялся из толпы свободно одетых ребят. Он скорее не танцевал, а лишь обозначал причастность к происходящему — притопывал около маленькой симпатичной девушки с хорошо уложенными волосами.
— Можно вас на пару слов? — подошел Валера.
— В чем дело? — встрепенулась миловидная жена. — Вадим, не ходи!
— Не волнуйся, Танюх. Это наш…
Они прошли в темный угол.
— Я не пойму — вы пьяны, что ли? — сказал Вадим Петрович.
— Это не про нас, — Валера был серьезен и даже строг. — Четыре месяца мы с Калитииым, с Толяном и еще двое искали нужную шихту для наших печей. Не ради денег…
