Юрий Нагибин - Александр Благословенный
Юродивый в одной рубахе, под которой что-то телепалось, заплясал перед мордой императорского коня, пронзительно распевая:
Я мудями затрясу, затрясу,Государя вознесу, вознесуВыше печки, выше крыши,На луну и еще выше!..
Александр оглянулся на своего друга, генерал-адъютанта князя Волконского.
— Не Париж! — сказал Волконский.
— Несчастный народ! — произнес с болью Александр. — Несчастный и в горе, и в радости…
Теперь уже вся толпа вопила:
Выше печки, выше крыши,На луну и еще выше!..
Похоже, это стало народным гимном победы…
…Александр и Аракчеев в сопровождении очень небольшой свиты въезжают в деревню, состоящую из нескольких прямых, как стрела, улиц, обставленных одинаковыми красными домиками с коньком на крыше. Вокруг домиков ни дерева, ни подсолнуха, никакого цветка.
При виде царского кортежа несколько голопопых ребятенков, возившихся в пыли, и старух, вышедших по хозяйской надобности, поспешно укрылись в домах. Улица как вымерла.
Кортеж подъехал к одному из красных домиков.
— Выходи! — гаркнул Аракчеев.
С невероятной поспешностью из дверей выскочил крестьянин-солдат в полной воинской амуниции, двое мальчиков: один лет десяти, другой пятнадцати, тоже в военной форме, и тому и другому несколько великоватой, и стали во фронт у крыльца. Следом выметнулась баба с очумелым от страха лицом и тоже заняла место в строю.
— Пошла вон! — рявкнул Аракчеев.
Баба опрометью кинулась прочь, но не в дом, а за угол, чтобы укрыться в огороде. Остальные члены семьи стояли, не шелохнувшись, выпучив немигающие глаза.
— Здравствуйте, воины-земледельцы! — ласково произнес Александр.
— Здравья желаем, Ваше Императорское Величество! — отозвалась троица, причем у детей оказались такие же грубые, махорочные голоса, как у главы семьи.
— Довольны ли вы своей жизнью?.. — поинтересовался император.
— Премного довольны, Ваше Императорское Величество!
— Нет ли каких жалоб? — допытывался император.
— Никак нет, Ваше Императорское Величество!
— Хороши ли нынче покосы?
— Никак… да, Ваше Императорское Величество!
Неизвестно, сколько бы продолжалась эта оживленная беседа, но послышался треск барабана, из ближайшего проулка возникла воинская колонна: впереди юные барабанщики, за ними ряды косарей в полном военном обмундировании, но вместо ружей на плечах косы.
— Ваше Величество, можно им присоединиться к строю? — спросил Аракчеев.
— Ну разумеется, — улыбнулся Александр. — Я не хочу, чтобы мой приезд нарушил заведенный порядок.
Слабым мановением руки и свирепым взглядом Аракчеев отправил трех оцепенелых ратников в строй.
Бодро шел в поле, как на бой, отряд пахарей-солдат: от семилетних потешных до бывалых мужей с продубленными лицами. Высокий тенор завел любимую походную:
Солдатушки, бравы ребятушки,Где же ваши жены?
И хор грянул:
Наши жены — пушки заряжены,Вот где наши жены.
Тенор спросил:
Земледельцы — бравые умельцы,Где же ваши сестры?
Хор ответил:
Наши сестры — косы звонки, остры,Вот где наши сестры…
Смахнув слезу, Александр обернулся к Аракчееву:
— Спасибо, Алексей Андреевич, за русских мужиков.
— Рад старать… — Растроганный всхлип помешал закончить фразу.
— Да, красит дисциплина русского мужика! — мечтательно сказал Александр. — Каким он становится подтянутым, молодцеватым, красивым. Сейчас он идет с песней на косовицу, а грянет миг воинственный, он с такой же звонкой песней пойдет на врага. Этот мужик не забунтует, ему не до того.
— Где ж ему бунтовать? — подхватил осчастливленный монаршим расположением и доверием Аракчеев. — С утра в поле, после сытного обеда артикулы на плацу, после опять в поле. Вечером ужин, спуск флага, молитва. Потом на лежанку к бабе для умножения полезного народонаселения России и крепкий сон. Плотный день, без пустот, мысли злокозненной некуда проникнуть.
— Да, — задумчиво сказал Александр. — У России свой путь. Недаром еще Василий Блаженный говорил, что Россию Господь поцеловал. Устами малых да неразумных вещает сама истина. Путь Европы — не наш путь.
— Да он и для самой Европы не больно хорош, — вдумчиво сказал Аракчеев. — Иначе — зачем Священный союз? Только он и сдерживает блудные силы и всех этих карбонариев. Россия есть государство по хозяйству сельское, а по духу военное. Дав стране военные поселения, вы, государь, соединили две ее ипостаси в одно целое, а сие есть воплощение исконной российской мечты.
— Алексей Андреевич, — растроганным голосом начал Александр, — а что бы в свободный час, на отдыхе в Грузино, возле прелестной подруги своей Настасьи Федоровны, взять да и набросать проект российской конституции?
— Не по разуму мне, государь. Я маленько в военном деле кумекаю, больше в артиллерии, а политическим тонкостям не обучен.
— Что обучение? Разум холоден и склонен к лукавству. Сердцем надо писать основной закон, золотыми буквами веры и любви.
— Ну, уйду я в законотворчество, государь, а кто за военными поселениями доглядит? Тут ведь работы непочатый край. Надо ими всю страну обустроить.
— Правда твоя, — вздохнул Александр. — Конституция может подождать. А ведь ты, Алексей Андреевич, осуществляешь мечты великих утопистов: Томаса Мора, Фомы Кампанеллы.
— Не знаю таких, — сухо сказал Аракчеев. — Не хотите ли, государь, в дом зайти? Глянуть, как живет боевитый Микула Селянинович?
Они вошли в чистую просторную избу с белой печью и каким-то неживым порядком во всем обставе.
— Хозяйка! — крикнул Аракчеев, но ему никто не ответил. — Вот глупая баба, сбежала со двора, даже молочка гостям не предложила.
— Запужалась, — послышался старческий голос. — В печке глечик с варенцом.
Аракчеев раздвинул ситцевую тряпицу, закрывающую угол в черной горнице, там сидел на ящике старик и плел хлыстик из тонких сыромятных ремешков.
— Кто такой? — спросил грубым голосом Аракчеев.
— Человек, — с едва уловимой насмешкой отозвался старик. — Дедушка.
— Встать, когда с тобой говорят! — рявкнул Аракчеев.
— Встал бы, кабы ноги слушались. Какой уж год сидяком сижу.
— Чем ты занимаешься? — мягко спросил Александр.
— Шорничаю помаленьку. Даром хлеб не ем.
— Не обижают тебя?
— Кто ж убогого обидит? Это над молодыми изгаляются, а со старика немощного какой спрос?
— Кто же это изгаляется?
— А всяк, кому не лень, — спокойно ответил старик. — Крепостного разве что курица не обидит, а военного поселенца и курица заклюет.
— Ах ты, смерд! — вскипел Аракчеев и замахнулся на старика, но Александр отвел его руку.
— Алексей Андреевич, не роняй себя.
Аракчеев дрожал от злости, даже царское внушение не подействовало.
— Ты не видишь, с кем разговариваешь? — прохрипел он.
Старик поднял глаза, под густыми седыми бровями зияли пустые глазницы.
— Я с Аустерлица не вижу. А знать знаю, с кем говорю. Не тебя, ты — любой, кто с палкой. А он — царь.
— Как ты меня узнал? — поразился Александр.
— По запаху. От тебя царем пахнет, от него — псарем.
— Алексей Андреевич! — предупреждающе прикрикнул Александр.
Он вынул золотой и положил его на колени старика.
— В память об Аустерлице, — сказал Александр и вышел из избы.
Расстроенный Аракчеев последовал за ним.
— Хороший старик, — душевно сказал Александр. — Он заслужил отдых. Определите его в богадельню для ветеранов. Там он будет среди своих. А здесь его могут не понять.
Лицо Аракчеева разгладилось, он с обожанием смотрел на государя…
Печатают шаг полки. Гудит утрамбованная земля плаца. Хорошо, мощно шагают вышколенные твердой рукой командира — великого князя Николая солдаты с выпученными от усердия глазами, ведомые офицерами с закаменевшими лицами.
Зачарованно смотрит Александр. Поворачивается к Николаю:
— Спасибо, брат. Ты доставил мне истинное удовольствие.
— Рад стараться, Ваше Императорское Величество! — шутливо, но явно польщенный отозвался Николай.
— Ты, право, молодец. Жаль, что по молодости лет не мог принять участие в кампании двенадцатого года. Ты, несомненно, покрыл бы себя славой.
— Вы слишком добры ко мне, — пробормотал Николай, залившийся румянцем.
— Какая великая правда в порядке! — обращаясь не столько к Николаю, сколько к самому себе, произнес Александр. — Дисциплина, дисциплина и еще раз дисциплина — вот что нужно стране, Европе, миру. Вот что нужно каждому человеку. Когда все шагают в ногу, гудит земля, но небо спокойно. Когда все поют в унисон, слова не нужны. Вот истинная мудрость, остальное от лукавого… Вели подать мне лошадь.
