Юрий Нагибин - Белая сирень
Белая эмалированная кружка, расписанная тончайшим узором, с золотым вензелем императора Николая Второго. Камера удаляется, и мы видим сотни, тысячи таких кружек, которыми уставлены столы, предназначенные для гулянья народа. Столы отделены от поля глубоким рвом, за которым запруженное народом пространство. Над толпой возвышаются наспех сколоченные здания деревянных театров, цирков, балаганов. На открытой эстраде — сто гармонистов в красных рубашках. Они слаженно играют вальс из «Евгения Онегина», который странным диссонансом переплетается с нарастающей мелодией «Колоколов». Молодые Рахманинов и Наталья в толпе, сжатые со всех сторон. Какой-то мастеровой с рыжей бороденкой оборачивает к ним свое потное лицо.
Мастеровой. Когда кружки будут давать?
Рахманинов. Какие кружки?
Мастеровой. Да как же! Государев подарок! Кружка и бублик медовый!
Баба с ребенком оборачивается к мастеровому.
Баба. Вон там, за оврагом, уже все приготовили. Скоро, видать.
Истошный крик из толпы. Кружки дают!
Толпу всколыхнуло и потащило к оврагу. Люди, обтекая овраг, устремились к столам с подарками. Рахманинова начинает относить от Натальи. Наталья с испуганным лицом протягивает ему руку. Он ухватывает ее, и они, преодолевая стремнину все усиливающегося потока людей, протискиваются кое-как к деревянной эстраде, прижимаясь к шершавым доскам. Над их головой гармонисты продолжают наяривать вальс. В диком исступлении все с нарастающей скоростью пробегают мимо них люди. Сотни людей, стремясь сократить путь, начинают спускаться в овраг. За ними следуют другие. Напирающая толпа буквально выплескивает людей вниз, в овраг, и они летят через голову, падая и не в силах уже подняться, потому что на них падают новые тела, по которым бегут ослепленные одержимостью люди. Подбегающие к оврагу пытаются остановиться, но уже поздно: их сталкивает вниз несомая толпой волна. Рахманинов и Наталья в ужасе видят, как мелькают молодые и старые, женские и детские искаженные лица. Чья-то нога наступает на перекошенное от ужаса лицо в пыли. Хрустят кости. Нечеловеческий стон «а-а-а!»… Вопли, взвой соединяются с вальсом гармонистов и трагическими возгласами хора «Колоколов». И вдруг эстрада с треском ломается и под напором толпы вместе со всеми музыкантами утаскивается в овраг, наполненный копошащимися, пытающимися подняться людьми. А по людям бегут, боясь быть раздавленными, другие люди, уносимые толпой через овраг наверх, к грошовому императорскому подарку — медовому бублику и эмалированной кружке… Пыльный столб встает над горизонтом, размывается и заволакивает простор…
243. (Натурная съемка.) ХОДЫНСКОЕ ПОЛЕ. ТОТ ЖЕ ДЕНЬ. ПОЗЖЕ.Пыль улеглась. Рахманинов и Наталья притулились за цирковым балаганом, из которого раздаются взрывы хохота. Рахманинов сидит, прикрыв глаза дрожащей рукой.
Наталья (оглядываясь). Как назло, ни одного извозчика! Тебя не ушибло?
Рахманинов (распахивая пальто). Вот, все пуговицы оторвало «с мясом».
Из задней двери балагана выскакивает размалеванный клоун в рыжем парике с обезьянкой. Он смотрит на идущих мимо людей — пыльных, помятых, растерзанных, вытирающих кровь. Какой-то мужик останавливается и заправляет штанину в сапог.
Клоун. Что там стряслось?
Мужик. Кто его знает?.. Там овраг. Народ опрокинулся, а задние все прут…
Клоун. И жертвы есть?
Мужик. Тыща, а может, и боле…
Он достает из кармана кружку с золотой каемкой, придирчиво осматривает.
Мужик (довольно). Не треснула, зараза.
Рахманиновы оторопело смотрят на него. Мужик прячет подарок за пазуху, прихрамывая, ковыляет прочь. Навстречу толпе двигаются телеги с санитарами. На телегах накрытые мешковиной трупы раздавленных. Торчат ноги в сапогах, лаптях, женских туфельках. Лицо Рахманинова бледно. Его трясет. Он пытается не смотреть на страшную процессию, но против воли его взгляд возвращается к проезжающим телегам.
Рахманинов (пресекающимся голосом). Несчастный царь… Несчастный народ…
Наталья (старается владеть собой). Это Россия, Сережа. У нас всегда так — блеск и нищета, величие и позор.
Рахманинов. Ну почему так часто у нас прекрасное кончается безобразно?
Мимо, совсем впритирку к ним, проезжает телега. Из-под мешковины выпрастывается мертвая рука, и к ногам Рахманинова падает позолоченная кружка. Он наклоняется, подбирает ее.
Рахманинов. Из-за этого они лишились жизни!
Наталья. Этим бедным людям никто никогда ничего не дарил. А тут — подарок, да еще от государя.
Рахманинов. Я сохраню ее.
Он смотрит на кружку в своей руке. И снова возникает музыка «Колоколов».
Хор.
Гулкий колокол рыдает,Стонет в воздухе немом.И протяжно возвещаетО покое гробовом.
244. (Съемка в помещении.) КОНЦЕРТНЫЙ ЗАЛ ФИЛАДЕЛЬФИИ. 1918 ГОД.Трагическая музыка звучит с эстрады. Лицо Стоковского полно трагизма. Наталья смотрит на Рахманинова.
Рахманинов. Страшно… Россия катится в хаос. Преступно. Нет сил.
Наталья. Мужайся, Сережа. Ты же сам говорил, что нужно найти силы и терпеть.
И как бы в ответ на ее слова трагическая музыка вдруг сменяется светом и выходит в коду, которая обещает рассвет после тьмы и облегчение, и примирение, и надежду…
245. (Натурная съемка.) ВОКЗАЛ. ВЕНА. ЛЕТО. ДЕНЬ.Перрон Венского вокзала. Валит толпа к выходу, снуют со своими тележками носильщики, а около вагона с надписью «Москва — Вена» — объятия, восклицания, слезы радости — семью Сатиных встречают всей семьей Рахманиновы. Вид у приехавших обтрепанный, лица исхудалые, на старике Сатине пальто висит, как на вешалке. На Варваре Аркадьевне шляпа довоенного фасона. Соня, в своей обычной темной юбке и серой кофточке, обнимает Ирину.
Соня. Как выросла!
Наталья. Боже, наконец-то!
Сатин целует дочь.
Сатин. Дусенька-Нусенька! (Смотрит на девочек.) Невесты! Хау из йор инглиш?
Варвара Аркадьевна, плача и смеясь одновременно, кидается к Рахманинову.
Варвара Аркадьевна. Сережа, Сереженька! Дай я тебя обниму! (Оборачивается к Наталье, плачет.) Я ведь и верить уже перестала, что доживу. Ведь нам ничего не дали взять с собой. А с обысками замучили! Ведь все, что было ценного, выменяли на еду. (Оглядывается и шепчет Наталье.) А все-таки кольцо мое изумрудное, помнишь, здесь у меня зашито, в пальто.
246. (Натурная съемка.) ВОКЗАЛЬНАЯ ПЛОЩАДЬ. ВЕНА. ДЕНЬ.Сатины и Рахманиновы выходят на привокзальную площадь. — Сатин пропускает идущую навстречу даму и поводит за ней носом.
Сатин. М-м-м-м! Что за запах! (Он на секунду зажмуривается и восклицает.) Это «Пату»!.. Вавочка, ты помнишь, твои любимые духи! Запахи из другой жизни! Вообще все путешествие было — воскрешение запахов, которые уже забыты. Первый запах был в купе — запах настоящего черного кофе. Потом, когда пересекли границу, — запах дорогой сигары. (Он останавливается.) А это чем пахнет? Боже, это пахнет морем!
Они стоят у рыбного ресторана. Прилавок у входа завален моллюсками, устрицами на льду. В большом аквариуме лениво шевелят усами омары.
Сатин (с отчаянием). Устрицы! С ума сойти!
Рахманинов. Хотите?
Сатин (недоверчиво). Что, можно сейчас?
Рахманинов. Конечно!
Соня. Папа, ты ел в поезде.
Сатин. Софи, ну дюженку! Ведь так истосковался!
247. (Съемка в помещении.) РЫБНЫЙ РЕСТОРАН. ВЕНА. ДЕНЬ.Отделанный красным деревом и медью ресторан напоминает дорогую яхту. Рахманиновы и Сатины уже за столом. Метрдотель принимает заказ. Сатин проглядывает карту вин.
Сатин (жене). Посмотри, Вава, у них есть «Шабли»! У них есть «Пуйи»!
Наталья. Нет уж, давайте тогда шампанского!
Варвара Аркадьевна. Мы ведь еще даже багаж не получили!
Сатин (умоляюще). И пожалуйста, улиточек дюжинку! Как положено, с чесночком, и, пожалуйста, укропчику!..
Варвара Аркадьевна. Тебе будет плохо.
Сатин. Когда мне было плохо от хорошей еды?
Рахманинов сидит рядом с Соней через стол, с улыбкой наблюдая пререканья тестя с тещей. Соня пристально смотрит на него.
Соня. Ты хоть вспоминал обо мне, Сережа?
Рахманинов. Я никогда не забывал о тебе.
248. (Съемка в помещении.) ТО ЖЕ МЕСТО. НЕКОТОРОЕ ВРЕМЯ ПОЗЖЕ.Обед окончен. Сатин, тяжело отдуваясь, встает, попыхивая сигарой. Нерешительно смотрит на оставшуюся рюмку коньяку, потом допивает. Варвара Аркадьевна что-то весело рассказывает Наталье. Рахманинов проглядывает счет. Вдруг старик Сатин опять садится, взгляд его упирается в одну точку, а лицо покрывается потом.
