Вадим Трунин - Портрет моего отца

— А это вам, мама, оренбургский, чистый пух.

У бабушки подбородок затрясся, губы поджались и, сама не ведая как, оказалась она перед зеркалом. Но сказала сдержанно:

— Что ж… спасибо. — Подошла и неловко чмокнула дочку в щеку.

Соседки примолкли. Скучновато нм стало быть зрителями на этом празднике. Одна уже направилась к дверям:

— Ох, засиделась я на радостях-то, а делов еще…

— Катюш! — остановила ее мать. — Подожди. — Вынула из чемодана яркую кофточку: — Вот. Ты, по-моему, такую хотела.

— Ой, — засветилась Катюша улыбкой. — Такую, точно… — Приложила кофточку к себе. — Сколько я тебе за нее должна?

— Не говори глупостей. Ничего ты мне не должна.

— Ну, Наташа, дай тебе бог.

А мать снова, как фокусник, стала доставать из чемодана платочки, бусы, чулки, коробочки с брошками…

— Саня, это тебе. Аннушка… Это вам, баба Нина. Оля, а ну-ка, примерь! Шурка, держи! А это твоему мужику лезвия.

Никто без подарка не остался — все были довольны. Даже беззубая бабка Дуня щурилась от удовольствия, примеряя теплые домашние тапочки на меху.

А мать сидела среди этого веселого тарарама и счастливо улыбалась.

Но тут вошла учительница.

Коля, уже курочивший с приятелем коробку «конструктора», шмыгнул за спинку кровати.

Учительница строго всех оглядела в спросила:

— Кто здесь будет мама Коли Бурлакова?

— Я, — сказала мама.

— Мне надо с вами поговорить.

— А вы Колина учительница? Я сразу так и подумала. Проходите, садитесь, пожалуйста. Как хорошо, что вы к нам сегодня зашли. — Она повернулась к своему волшебному чемодану, и в руках у нес оказалось что-то вроде плоской коробки конфет. — Вот, возьмите на память.

— Да что вы! Зачем?

— У нас такой порядок: кто приезжает из города — привозит подарки. От дедов еще осталось, — говорила мать, разворачивая бумагу и освобождая от нее роскошный альбом с репродукциями Дрезденской галереи. — Вот, это для вас.

Руки учительницы дрогнули, она взяла альбом, раскрыла.

— Господи, какая прелесть! Но я не могу.

— Да что вы! Этих альбомов у нас в коопе! Москвичи какие-то приезжали, охали-ахали, нахватали столько, что и унести не смогли. Я и подумала, для вас, наверное, интересно будет.

— Да, спасибо, — сказала, вздохнув, учительница, понявшая, что не в силах выпустить этот альбом из рук.

— Ну, как там мой Николай? — спросила мама. — Не очень хулиганит?

— Да бывает, конечно.

— Вы с ним построже, построже. А то бабушка ему дает потачку, балует, а у меня не всегда бывает возможность за ним приглядеть. Коля! Сынок!

— Угу, — сказала бабушка, — сейчас он, дожидается. Э-эх, воспитатели.

Прошло какое-то время, и однажды на уроке учительница рассказывала:

— Ваше село, ребята, очень старинное. В документах упоминается с конца семнадцатого века, но есть легенда, что основал его один из казаков Ермака, которого звали Мартемьяном. Отсюда и название села — Мартемьяново. Земля здесь оказалась плодородной, климат — подходящим. Отроги Саянского хребта прикрывают эту долину от северных ветров. С местными племенами кочевников-хакассов русские быстро нашли общий язык, торговали, меняли хлеб на меха и мясо. В общем, жили дружно. Саянский хребет отрезал наше село не только от холодных ветров. На всю зиму, то есть почти на полгода, оно оказывалось полностью отрезанным от остального мира… Вертолетов и тракторов, как вы знаете, тогда и в помине не было… Бурлаков, не вертись! Царское правительство приняло во внимание это обстоятельство…

— Что не было тракторов и вертолетов? — спросил Коля.

— Не умничай, Бурлаков, ты прекрасно все понял. Царское правительство учло оторванность села Мартемьяпова от внешнего мира и превратило его в одно из мест ссылки неугодных ему людей… Бурлаков, сколько раз можно тебя просить? Не вертись, ты мешаешь вести урок.

Тем временем в классе шла скрытая война. Между друзьями Коли Бурлакова и сторонниками вихрастого паренька велась активная перестрелка из маленьких рогаток тугими бумажными жгутиками. Рогатки Бурлакова и его товарищей были сделаны из деталей «конструктора», у их противников — самоделки из проволоки.

— Сюда ссылались, — продолжала учительница, — дворяне-декабристы и бунтовавшие крестьяне, народники из разночинце» и рабочие из первых марксистских кружков России… Казаки и первопоселенцы испокон веку селились на высоком берегу, на лучших землях, и назывался этот берег Слободой. А ссыльным отводили место за рекой, где надо было самим корчевать лес. С давних пор между слободскими и зареченскими шла вражда, конец которой был положен лишь в начале тридцатых годов, с окончательной победой коллективизации…

И в это время шальная пулька все-таки попала в нее и стеганула довольно больно.

— Так. Кто это сделал? — спросила учительница. — Ну? Кто? Не хватает мужества сознаться? Где же ваш хваленый сибирский характер? А?

Вихрастый поднялся и сказал, глядя в пол:

— Я. Нечаянно.

— Так, Горбатов…

Но тут вскочил, грохнув крышкой парты, Коля:

— Он врет! Это я стрельнул!

— Так…

— Сам ты врешь! — крикнул вихрастый. — Все зареченские вруны и горлодеры! Не верьте ему!

— А слободские — куркули и жулики, — сказал Коля. — Я сказал — я стрельнул, значит, я!

— Так, — сказала учительница, опустилась на стул н взялась руками за голову. — Что они кричат? Что они кричат, а? Варвары. Чему я вас здесь учу? Что я только сейчас говорила? — Она вздохнула. — Завтра оба придете с родителями.

Коля Бурлаков сел, но вихрастый Горбатов остался стоять.

— Это несправедливо, — сказал он.

— Почему?

— Потому что батька меня высекет, как Сидорову козу, а его только бабка выругает, да и то потом мамашка пожалеет и конфетку даст. Он потому и смелый такой… Николай Натальевич.

— Ах ты гад! — Коля кинулся на него, и началась всеобщая свалка.

— Бей слободу!

— Бей зареченских!

Домой он пришел в хорошеньком виде: с разбитым носом, с заплывшим глазом, а главное, в порванной куртку и разодранных штанах. Вся обнова пропала.

Мать с бабкой в это время как раз огород копали. Он хотел проскочить незаметно, но мать его окликнула:

— Коля, а ну-ка иди сюда!

— Господи, боже мой! — заохала бабка. — Опять?

— Коленька, сыночек, что же это? Кто ж тебя так?

Коля молчал, а бабка начала уже расходиться:

— Ну разве ж можно так, ирод ты окаянный? Ведь только что новое все на тебя надели. Где же па тебя напасешься-то, в чем же ты теперь пойдешь? А?! Паразит ты проклятый. Я-то думала, тебе еще на будущий год хватит.

— Подождите, мама. Коля, кто тебя избил?

— Со слободскими опять, небось, дрались? Ну, что молчишь, внучек? С Лешкой Горбатовым дрался? С Лешкой, наверное, с кем же еще!

Коля упрямо молчал.

— Ну ладно, — сказала мама.

Воткнула в землю лопату, подняла телогрейку и, натягивая ее па ходу, зашагала к калитке.

— Наташа! — позвала ее испуганно бабка. — Наташа, ты куда? Постой. Ах ты господи, из-за тебя окаянного, — дала подзатыльник внуку, — как бы до греха не дошло.

Бросила лопату и торопливо засеменила следом за дочерью.

Коля огородами тоже за ними. Видел, как мать широким шагом, не оглядываясь, перешла через мост над вздувшейся желтой рекой и стала подниматься к слободе. За ней, оскальзываясь, поспешала бабушка.

Коля опередил их, спрыгнул с забора во двор Горбатовых и сразу увидел Лешку, который умывался у крыльца, сестра ему из кружки сливала. Увидев Кольку, она тихо пискнула, а Лешка выпрямился и, косо глядя единственным незаплывшим глазом, сжал кулаки.

— Леха, тикай! — сказал Коля. — Мамка моя сюда идет.

Они как раз успели спрятаться за угол сарая, когда мать ногой распахнула калитку. Сквозь щели видели, как навстречу ей вышла с крыльца мать Лешки — Катюша, в той самой кофточке, которую недавно ей подарила Наталья.

— Ну, — спросила Катюша, — что скажешь, подружка?

— Я вот тебе что скажу… — Она задохнулась даже. Коля никогда такой не видел мать: глаза побелели от гнева. — Если кто-нибудь, твои или чей другой, моего еще тронет…

— Ну, чего уж ты так? Пацаны дерутся.

— Ты знаешь, о чем я говорю. Если кто-нибудь еще моего тронет… — Она схватила вилы, стоявшие у стены сарая, и, перевернув, воткнула их в землю. — Убью. Поняла? Ты меня поняла?

— Поняла, — тихо сказала Катюша.

— Ну вот…

Бабушка подошла сзади к дочери, потянула ее за рукав:

— Пойдем, Наташа, пойдем…

В это время в калитку вошел отец Лешки — широкоплечий мужик в промасленной спецовке — и остановился, немного растерянный.

— Ого! У нас гости? Здравствуй, Наташа.

— Здравствуй.

— Отчего не заходишь в дом?

— Некогда. Огород надо копать. За меня некому. — Мать повернулась и вышла, бабка незаметно за ней.