Семен Цвигун - Возмездие
— Ну, будем знакомиться, — с улыбкой сказала она. — Клавдия! Колхозный бригадир, а теперь — председатель.
Млынский переглянулся с Алиевым.
— Клавдия… а по батюшке как?
— Клавдия Герасимовна.
— Вы извините, мы тут без вас…
— Да это уж вы меня извините, хозяйка такая плохая. Я сейчас, мигом. Ой, у вас и… и картошка-то уже готовая.
— Где же ваш колхоз, Клавдия Герасимовна? — спрашивает Алиев.
— Да как — где? — удивилась она. — Здесь! Колхоз имени Ленина. Правда, сейчас мы в лесу.
— А что же вы в лесу делаете?
— Ничего… живем, работаем…
— И много в лесу колхозников?
— Баб-то у нас… семьдесят три, мужиков — двое. Ну, детишки… Коровы, овцы, свиньи, куры даже есть. — Она внимательно посмотрела на Млынского и с надеждой спросила: — А вы к нам насовсем? Или временно? — И, не дожидаясь ответа, продолжала: — А то ить мне распорядиться надоть!..
— Здесь — временно, — ответил Млынский, — а вообще— насовсем! Недалеко от вас будем! Соседи…
Клавдия Герасимовна молча посмотрела на него, на Алиева и, вдруг засуетившись, начала накрывать на стол, поставила чугунок с картошкой, миску с соленой капустой. Откуда-то из-за двери достала завернутую в тряпку бутылку водки, осторожно поставила на стол.
Млынский попробовал капусту, кивнул Алиеву, показывая на вилок.
— Вот, Гасан, вкусно, очень вкусно.
Клавдия Герасимовна придвигает к майору водку.
— Командуйте!
Млынский взял бутылку.
— Да, никак, довоенная, смотри! Ну пожалуйста, давайте разливайте.
Хозяйка разливает водку, берет стопку.
— Со знакомством!
— За победу!
Все выпивают, начинают закусывать. Млынский хвалит капусту.
— Кушайте на здоровье, кушайте, — угощает Клавдия Герасимовна.
Командир отряда, сочувственно глядя на Клавдию Герасимовну, интересуется:
— Тяжело без мужчин хозяйство вести?
— Без мужика всегда тяжело, но справляемся. Вот ведь что бывало: мужики наши и выпивали, да чо греха таить, и кулаком иногда баловались, всяко было. А вот ушли на войну — и осиротели мы… Кушайте… Бабы у нас хорошие, справные, работящие. Вот собрались на сходку и порешили не распускать колхоз, так всем миром и снялись. Вот меня тогда председателем-то заместо Алексеича и избрали. Он на фронте воюет.
В беседу, оторвавшись от еды, вступает Серегин:
— А зачем в лес-то ушли? Немцы-то шли стороной, могли бы в деревне жить.
— А чо же нам, его дожидаться, что ли? Мы в деревне деда Егора оставили. Он хучь и хворый, а службу свою славно несет.
— Ну а откуда узнали, что мы в деревню пришли? — спросил Серегин.
— Так вот дед Егор-то и сообщил. Он же разведку вашу увидел. Ну, потом уже все войско. Пришел на заставу и племяшу моему Фролке шепнул…
— Так у вас и заставы есть? — удивился Алиев.
— А как же! По всем правилам, — улыбается Клавдия Герасимовна. — Чтоб от немца хозяйство сберечь, надоть и разведку иметь. — Оглядев всех ласковым взглядом, она продолжала: — Располагайтесь тут, кушайте, а я побегу в лес. Радость такую бабам своим рассказать надо… Помощь, может, какая требуется?.. Говори, командир, не стесняйся. Мы всем колхозом поможем!
Млынский переглянулся с Алиевым, встал, подошел к Клавдии Герасимовне и, глядя ей прямо в глаза, сказал:
— Дорогой ты наш человек, Клавдия Герасимовна! Большое тебе спасибо от всех нас… от всей Красной Армии!..
Клавдия Герасимовна. Сталин-то жив-здоров? Москва стоит?
— Жив-здоров. И Москва, и Ленинград стоят.
— А мы и не сумлевались. Ну, я побегу.
В той же самой комнате, где когда-то допрашивали Петренко, за большим столом сидит гестаповец Шмидт. Напротив него, ссутулившись, — женщина с приятным, но очень усталым лицом. В глубине комнаты на диване — штандартенфюрер Вольф.
— Госпожа Млынская, вы можете, вы обязаны спасти мужа своего. Да-да, спасти. Это очень просто. Напишите ему записку, несколько слов. Разве это предательство?
— Что я должна написать?
— Опишите общее положение вещей таким, каково оно есть в действительности. Ваш муж несколько месяцев находится в лесу, отрезан от мира и не знает, что наши солдаты уже разглядывают в бинокли Москву. Напишите еще, что очень скучаете, что дети ваши больны. Ведь это все правда, не так ли? Мы гарантируем жизнь ему и его солдатам.
— Я ничего не буду писать, — после небольшой паузы ответила Млынская.
— Фанатичка! — взорвался Шмидт. — С вами бессмысленно разговаривать! Из вас нужно выбивать фанатизм! И мы сделаем это!
Вольф поморщился и направился к двери. У порога он обернулся.
— Не тратьте времени на угрозы, Шмидт, — бросил он по-немецки.
— Я вас понял, господин штандартенфюрер.
Зима. Лес. По дороге на мотоцикле едет офицер немецкой армии в форме обер-лейтенанта. Перед сваленным деревом он остановился и осторожно подошел к нему.
Треск сломанной ветки прозвучал за его спиной, как выстрел.
Повернувшись, он увидел направленный на него немецкий автомат и услышал окрик:
— Хенде хох!
Мгновение… ударом ноги он выбил автомат из чьих-то рук, но кто-то сзади крепко схватил его за шею, пытаясь согнуть голову…
Он перекинул через себя этого человека, по сам, не удержавшись, упал. На него набросилось несколько человек. Лежа на земле, он пытался еще вырваться, но руки уже были загнуты за спину, а запястья — стянуты жестким, врезавшимся в тело ремнем.
— Ух, гад фашистский! — ругался матрос Сашка, держась за руку.
— Ишь, гусь какой…
Обер-лейтенант только дернулся.
Лукьянов подтолкнул его дулом в спину.
— Иди, гад, иди!
На рассвете часовой разбудил майора Млынского и доложил:
— Там Полищук и Лукьянов «языка» привели.
— Впусти, — сказал Млынский.
Проснулся спавший рядом Алиев.
…В избу входят Сашка и Лукьянов, очень уставшие. Обер-лейтенант, посиневший от холода, в разорванной шинели, прислонился к косяку двери. Сашка кладет на стол документы и оружие пленного.
— Товарищ майор, в лесу поймали.
Лукьянов. Офицер.
Млынский подошел к обер-лейтенанту. Посмотрел на него и сказал солдатам:
— Ну спасибо, ребята. Молодцы.
Алиев раскрыл свой планшет.
— Фамилия, имя, звание?
Обер-лейтенант внимательно посмотрел на Млынского и ответил по-русски:
— Прикажите развязать мне руки!
— Развяжите!
Офицер подошел к скамейке, тяжело опустился на нее и сказал:
— Нам нужно поговорить наедине.
Млынский взглянул на Алиева, посмотрел на офицера. Алиев молча кивнул и вышел из избы. Удивленные Сашка и Лукьянов — следом.
Млынский молча смотрит на обер-лейтенанта.
— Вы майор Млынский? — спросил офицер.
— Предположим, — ответил Млынский.
— В Москве безоблачное небо!..
— Что вы сказали? — спросил майор.
— В Москве безоблачное небо!.. — четко повторил офицер.
— Капитан Афанасьев!.. В Берлине скоро будет пасмурно!.. — ответил Млынский. — Мы ж вас повсюду разыскиваем!
Афанасьев молча подошел к печке, взял чайник, налил себе кипятку. Небольшими частыми глотками начал пить. Медленно снял шинель, фуражку и присел к столу.
— Мне нужно связаться с Центром.
Млынский достал кусок сала, хлеб и бутылку с оставшейся на дне водкой.
— Нате, выпейте, согреетесь.
Афанасьев налил себе, залпом выпил, закусил кусочком сала. Закурив сигарету, прислонился к теплой печке.
— Случилась беда, товарищ майор!.. Мой радист и рация погибли… Связи с фронтом нет. Явок в городе у меня тоже нет. Ну а сам я в плену у вас. — И грустно улыбнулся.
— Что же произошло?
— Не знаю, — устало сказал Афанасьев. — Засекли пеленгаторы или выдал кто… пока не знаю.
— А явки? Что с ними?
— На всех — сигнал опасности. Одна уничтожена. Надо срочно связаться с Центром.
— Егорычев! — крикнул майор.
Вошел часовой.
— Вакуленчука быстро ко мне!
— Есть! — Часовой ушел.
— Не вышел на встречу и мой запасной связной, служивший в полиции, — продолжал Афанасьев. — Кстати, вы получили наше предупреждение о гестаповских агентах в отряде?
— Да, спасибо, но еще до вашего сообщения к нам в отряд пришел с повинной полицай Охрим Шмиль. Правда, он ничего не сказал об остальных заброшенных к нам гестапо.
— Темнил?
— Похоже, не знает. Ну, на всякий случай мы ведем наблюдение за всеми пришедшими к нам в отряд. Что-то недоговаривает этот Шмиль, а что — понять не могу.
— Надо бы с ним побеседовать… Может, удастся узнать что-нибудь о моем пропавшем связном.
— А вы его знаете?
— Только словесный портрет.
Входит Вакуленчук.
— Разрешите?
— Да, мичман. Охрима Шмиля ко мне и предупреди Наташу, чтоб готовила рацию, срочно.
— Есть! — ответил мичман, удивленно покосившись на «обер-лейтенанта».
— Он далеко? — опросил Афанасьев.
— Да нет, здесь рядом. — Вакуленчук вышел.
Млынский протянул Афанасьеву телогрейку.
— Возьмите пока…
— Благодарю вас, — сказал Афанасьев. Взял телогрейку, поднялся, услышав, как хлопнула дверь в сенях. — Я оттуда, из-за занавески, погляжу на этого типа.
