Анатолий Гребнев - Успех
— Хорошо, мама. Всего запасем. Вот разбогатею когда-нибудь, купим с тобой холодильник новый, этот уже барахло. Заживем с тобой!
— Да уж не со мной. Приведешь какую-нибудь.
— Нет, мама.
— Ну как нет? Почему нет? — возмутилась мать. — Что ж, так и будешь за этой бегать? Или как?
— Хорошо, хорошо, мать, женюсь! — сразу пообещал Геннадий. Ворчанье матери умиляло его, и он умел с ним справляться. — Найдем с тобой подходящую!.. — И вдруг прислушался: — Опять ты это радио!
— Погоду!
— Что погоду? Зачем тебе погода?
И он опять смеялся. Завтрак был окончен, чай выпит. Он па минуту скрылся в комнате и вышел оттуда, уже одеваясь па ходу.
— Подожди!
Мать сходила в комнату, вернулась с его сумкой.
— Это зачем?
— А затем. Ты ж пойдешь туда, верно? Ну как нет, пойдешь! Вот и возьми. А то что ж с пустыми руками…
Он не стал возражать. Взял сумку.
Мать смотрела ему вслед.
В театре, на этот раз столичном, шла монтировочная репетиция: двигали фурки на сцене, пробовали свет. Высокий, крупный человек в элегантной куртке, впрочем, не только куртке, ибо элегантность была присуща всему его облику и движениям, — был в центре всех этих работ, хотя и стоял почти молча в пустом партере, в окружении двух-трех помощников, пользуясь лишь иногда короткой, кому-то брошенной репликой или движением руки, понятным всем. Уже издали, даже не слыша слов, можно было определить в нем режиссера; он и был режиссер, а крупность фигуры в данном случае соответствовала значительности ранга, как это бывает у генералов… Это и был Александр Андреевич, маститый учитель Геннадия, его Мастер, и Геннадий, оказавшись в зале, не сразу, с давно внушенной почтительностью приблизился к нему и предстал пред его очами.
— А! Это ты, Гена? — ласково произнес Мастер и обнял его крупной своей рукой и чмокнул в щеку. — Исчез куда-то, пропал! не поймешь, где провал, где триумф. Публика добрая — аплодирует.
— У вас было какое-то дело ко мне, Александр Андреевич, — напомнил наконец Геннадий. — Мне звонили от вас…
— Да нет, Александр Андреевич!
— Ну как же нет, как же нет! — продолжал Мастер с укоризной, не сняв руки с плеча Гены и уже повернув его в сторону выхода, куда сейчас направлялся, поскольку репетиция кончилась.
В дверях Александр Андреевич отпустил Геннадия и прошел вперед, не меняя шага, продолжая начатый разговор; присутствие Геннадия подразумевалось, и Геннадий шел за ним, то оказываясь рядом, то чуть отставая или забегая вперед, в зависимости от ширины прохода.
— Ну как ты?
— Хорошо, Александр Андреевич, нормально.
— Нормально? — как бы сомневался Александр Андреевич, и Геннадий спешил успокоить его:
— Да-да, все в порядке, — ибо такой ответ освобождал Мастера от лишнего бремени в его многотрудной жизни.
— Ну, слава богу, — обрадовался Мастер. — Это правильно, что ты в провинции. Все мы начинали в провинции… Ну что тебе сказать? — легко перепрыгнул Мастер на тему о себе. — Жизнь утекает куда-то! Ни больших радостей, ни больших печалей… Крутишься, как в колесе. Остановишься — страшно, одолевают черные мысли. Значит, опять в работу. Театр, институт…
Кого-то встретили, Мастер отвлекся, утерял нить разговора. Начал сначала:
— Ну, слава богу, что ты у меня в порядке. Ставишь?
— Ставлю. «Чайку», — сказал Геннадий.
— Что это вы все кинулись на «Чайку»! — нахмурился Александр Андреевич. — Я ведь поставил в том сезоне. Видел мой спектакль?
— Видел, конечно.
— Ну, давай, — согласился Александр Андреевич. — Ты, в конце концов, ничем не рискуешь. Когда был знаменитый пропал «Чайки» в Александрийском театре, знаешь, как это происходило? Шикали, шипели, гоготали. Бедный Чехов уехал в ту же ночь в Москву… А сейчас, слава богу,
— Да, да, конечно. Дело, — сказал Мастер. — Было дело к тебе, да… Елена Сергеевна, — обратился он к женщине, только что пристроившейся рядом, так что теперь шагали они втроем — он, она и Геннадий, — вы не помните: что-то мы хотели ему предложить? Да, конечно! Малая сцена. Там, наверху. Славный такой зальчик на сто двадцать мест. Свой репертуар. Подумай. Предложи. Сейчас как раз эпоха малых сцен…
— Хорошо, Александр Андреевич, подумаю.
Путь был завершен: Мастер вошел, и Геннадий с Еленой Сергеевной за ним, в раздевалку, сиял с вешалки пальто с погончиками.
— Ты не исчезай, звони. Что это вы все за моду взяли — исчезать! — сказал он, одеваясь. И протянул руку Геннадию, потом потянулся губами, они поцеловались; потом Мастер, сопровождаемый Еленой Сергеевной и еще кем-то, направился к выходу, оттуда к машине, ждавшей его у подъезда.
Машина уехала. Рядом был телефон-автомат. Геннадий вошел в будку, набрал номер. Ему не ответили. Набрал другой.
И заговорил, неожиданно изменив голос:
— Алло! Инну Александровну, пожалуйста!.. Домой?.. Простите, давно?.. Спасибо!..
Он ждал на остановке автобуса, у Сретенки, среди городской суеты. Ветер гонял осенние листья, накрапывал дождь. Прошло, по-видимому, немало времени и немало автобусов, пока наконец в очередной группке людей, тесно вывалившихся на тротуар, он не увидел женщину, ту, которую ждал. Пассажиры тут же разбрелись, смешались с потоками пешеходов, а он — уже уверенно, цепко держа взглядом знакомую фигуру, — шел на расстоянии за ней следом.
Женщина скрылась в дверях булочной, он решил подождать ее здесь и в момент, когда она вышла, смело шагнул навстречу.
Это была его бывшая жена, Инна.
— Ты? — удивилась она. — Здравствуй. Ты что, в своем репертуаре?
— В каком… репертуаре?
— В классическом. Караулишь меня?
Он не ответил. Смотрел на нее долго.
— Ну, пошли, — сказала она, и они молча двинулись рядом, знакомой дорогой, вдоль бульвара. Он взял у нее из рук сумку. Затем вдруг остановился, меняя маршрут; показал на скамейку за оградой.
Она удивилась, передернула плечами, посмотрела на эту скамейку, будто обследуя, — и согласилась:
— Хорошо.
Они сели.
Он опять смотрел на нее пристально.
— А где Алешка?
— Уехал. — У нее было почему-то шутливое настроение; может быть, ей нравилось подначивать его.
Он спросил с раздражением:
— Как уехал?
— В Ялту я его отправила, к тете Симе, у него что-то с бронхами.
— Ты что ж, его взяла из сада?
— Взяла.
Наступила пауза.
— Как живешь? — спросила Инна.
— Хорошо, прекрасно.
— Что там за театр?
— Хороший театр. — Геннадий решил отвечать только так.
— Ставишь что?
— «Чайку».
— С квартирой как?
— Предлагают квартиру. Посмотрим.
— «Чайку» — хорошо, — сказала она. — Сейчас можно Чехова ставить интересно. Как современную драму. Да?
Разговор опять иссяк. Инна посмотрела по сторонам. Рядом был ее дом.
— Может, зайдешь?
— Нет.
— Мне должны звонить.
— Ну, иди.
— Так пойдем вместе. Поедим чего-нибудь. Я одна.
Это должно было произвести впечатление на Геннадия. И — произвело.
— А где же твой этот?
— Мой этот больше здесь не живет.
— Что так?
— Мы расстались. Достаточно или нужны подробности?
— Нет.
— А у тебя как на этом фронте?
— У меня это не фронт, а тыл.
Она засмеялась.
— Это хорошо. Тыл — значит, спокойно… Я тебе давно говорила: тебе нужна хорошая жена, хозяйка. Ты же домостроевец по сути. А интересуешься почему-то эмансипированными женщинами вроде меня. Парадокс! Или уже не интересуешься?
Он промолчал. Спросил:
— А что там с бронхами у него?
— Ничего страшного. Простуды частые.
— Простуды, потому что не смотришь за ним.
— Может быть. Не будем ворошить старые темы.
Он опять смотрел на нее.
— Платье, что ли, новое?
— Новое, да. Все новое.
— А как твоя диссертация?
— Сменила тему. Средневековый театр.
— Хорошо.
— Зайдем в дом. Ну что так сидеть на улице.
— Нет.
Но она знала его лучше, чем он себя.
— Зайдем. — И поднялась первая.
Был вечер. Они лежали рядом в темноте.
— Я зажгу свет, — сказала она.
И зажгла. Посмотрела на него при свете.
— Не будешь меня ни о чем расспрашивать, хорошо?
Он промолчал.
— Куда ты? — Она предупредила его движение.
— Матери позвоню.
— Мамульке?
— Да, мамульке.
— Да нет, что звонить. Ты сейчас поедешь.
Она гладила его волосы. Он лежал, стиснув зубы.
— Не заходил к Александру Андреевичу?
— Заходил.
— Ничего нового?
— Предлагает.
— Что, у него на побегушках?
Постановку.
— Да? А ты что?
— Сказал: посмотрим.
— Ты сказал «посмотрим» или он? — Она взглянула недоверчиво.
Геннадий промолчал.
