Павел Васильев - Сочинения. Письма

Вокруг ключа раскинулся своеобразный «город», мрачно и хмуро лепились землянки и шалаши, захлестнутые девственной тайгой. У золотоискателей существовала своя «общественность», свои «законы».

Все артели повиновались старшине, который судил, наказывал, миловал.

Но законы были железные, выкованные тайгой. Так, например, вора бросали в отработанный шурф и забывали о его существовании. Каждый день, когда золотоискатели шли на обед, виновный должен был громко признавать свою вину и просить товарищей о пощаде.

За убийство полагалась казнь батогами.

Озверелое, грубое сборище хищников, изнемогая под тяжестью голода и работы, само сдерживало себя железной цепью дисциплины.

В оленьи мешки приискателей текло тяжелым потоком драгоценное золото.

Его нетрудно было достать. Трудно было его сохранить и унести в город.

А ближним городом был Благовещенск, отстоявший от Бома на шестьсот с лишним верст.

В Благовещенске сосредоточивались скупщики золота, купцы, росли новые и новые магазины и кабаки. Золотоискатели за несколько дней пропивали то золото, которое с таким невероятным трудом добывалось в дебрях Селемджинской тайги.

Как раз в те памятные дни и жил Бархатов. Молодым Бархатов, по словам Катовщикова, «имел в руках силу на 40 пудов». Смелый и энергичный, он много раз подряд участвует в экспедициях и наконец обращает на себя внимание знаменитого открывателя Харчинской системы Мордика. Вслед за тем Бархатов делается правой рукой Мордика и после смерти последнего на имеющиеся уже у него средства предпринимает несколько самых решительных и рискованных экспедиций в верховья Селемджи и Норы.

В результате теперь в этих районах действительно нет мест, в которых бы не попадались шурфы, выбитые Бархатовым.

Очень часто Бархатов находил пласты с богатейшим содержанием золота. Но он не удовлетворялся ими. Он пренебрежительно забрасывал их. Его мечтою было найти второй Бом, золотую неисчерпаемую житницу.

Даже когда гражданская война приостановила золотые разработки, Бархатов не угомонился. Словно не замечая ни интервенции, ни перемены режимов, он взял упряжку собак и, сопровождаемый только одним якутом, двинулся в глубь тайги.

Он шел все дальше и дальше на север, чего-то напряженно и жадно ища.

Вернулся Бархатов из своей последней разведки как будто успокоенным и просветленным.

— Теперь я могу, — говорил он, — одним словом осчастливить Россию.

У него появилось много странностей. Страшно было смотреть, как медленно слабело и вяло его исполинское богатырское тело. Он умер согбенным, седым от тоски маньяком, и последним его словом, которое он произнес, судорожно приподнявшись над кроватью, было — золото…

…Дремучие тропы, проложенные некогда к Бому, заглохли и заросли. Обрушились на его берегах непрочные приискательские землянки.

…О великом открывателе Бархатове остались только легенды.

Олений поезд сменил собачий. Мы взрезали якутскими ножами застывшие банки консервов и разогревали их над костром.

Кожа на деснах почернела от частого употребления спирта и слазила тонкими скатывающимися лоскутками.

Всё чаще и чаще приходилось ночевать под открытым небом. Мы залезали в оленьи мешки и, охваченные терпким густым сном, громко бредили.

Утром, когда неосторожно высунешься из мешка — мороз обжигает лицо, как выплеснутый из ушата кипяток.

Упряжные собаки похожи на волков. Ночью у них глаза горят неприятным холодным светом. Иногда они отвечают на вой своих свободных родичей.

Яблоновый хребет становится ближе. Он бесстрастно вздымается зубчатой, волшебной стеной, уверенный в своей недосягаемости.

Но ничего! Легенды покоряются. Вперед!

Техник щурил добрые близорукие глаза и раскладывал на заиндевевшей оленьей шкуре приборы. Он стряхнул в руку блестящую тонкую льдину с пенсне и громко выругался:

— Возмутительно! Ободок жжет переносицу! Представьте, такое ощущение, будто кто вонзает вам в голову иглу.

В самом деле, металлическая зацепка пенсне раскалилась под дыханием мороза. Термометр уныло остановился на 50º.

Техник со злобой посмотрел на безукоризненно чистое, пустынное небо и погрозил кулаком:

— Черт возьми, какое похвальное бесстрастие!.. Помните? — он несколько смягчил тон. — Как это у Сельвинского:

А там, в Голландьи, север голубой.

Впрочем, какая тут к черту Голландия! Голландии, как же, держи карман шире! Там и домики, и фру Норвельде, и масляное море. А здесь — жуть. Мне холодно — слышите вы? Мне холодно, черт возьми!

И техник начал исполнять на снегу фантастический танец, смешно размахивая руками и приговаривая при каждом прыжке:

— Движения, как можно больше движения!

Собаки зевали, показывая яркие, сочные языки, и тихо шевелили снежный пух пышными хвостами.

Подошел «вожак» Брутцкий. Он тяжело колыхнул заледеневшим комком своей бороды:

— Што, мороза берет?

— Берет, берет! — не переставая на ходу плясать, крикнул техник.

Брутцкий убежденно кивнул головой:

— Он возьмет. — И пошел вслед за описывавшим невероятные круги техником.

— Так как же, Михайло Григорьич? Шурф начинать будем?

— Будем, будем, милый. В том месте, где я вам указал.

— Возле сосенки, стало быть?

— У сосенки, — дробно выбивал чечетку техник.

— Не выйдет там ничего, Михайло Григорьич. Только занапрасно людей морить.

Техник остановился и подскочил к Брутцкому:

— Как, братец ты мой, не выйдет? Вы у меня уж, пожалуйста, того, без этаких аксиом. Н-да! Не выйдет? А съемка сделана? Сделана. Все признаки налицо? Налицо. Тут, брат, научное обоснование, а ты — «не выйдет». Почему не выйдет? Нет, ты скажи, почему не выйдет?

Брутцкий хмуро повернул голову:

— Камень не тот.

Техник печально засмеялся:

— Камень, кварцевая порода… и без возражений! На том месте, где я указал, на том месте…

Огонь лизал мерзлую землю. Возле глубокой ямы шурфа рос черный валун выброшенной почвы. Вслед за огнем шла артель рабочих, кирками и лопатами отвоевывая у вечной мерзлоты вершок за вершком грунта. С лотков брали пробы.

Золото первым обнаружил приискатель Катовщиков. Оно вздрогнуло на дне его лотка тусклым желтоватым светом.

— Золото!

Техник просветлел от удовольствия:

— Что, видали? Видал, Брутцкий? Нет, братец, признайся, великая вещь наука. Верно? А ты — «камень»!

…Порода оказалась довольно богатой золотом, но Брутцкий оставался явно недовольным результатами:

— Для здешних краев, можно сказать, ничтожное золото… А вот я заприметил, Михайло Григорьич, другое место. То будет почище, пожалуй.

Брутцкий повел техника показывать облюбованную площадь. Когда вернулись, техник пожимал плечами:

— Как хотите, не могу, не могу! Самое обыкновенное место… Уклон… И всего скорее пустота!

— Нет, уж поверьте моему слову, — вмешался Катовщиков, — сделайте шурф. У Брутцкого насчет этого талант есть. Сквозь землю видит.

Старые лохматые приискатели бросились уговаривать техника скопом. Тот не выдержал и махнул рукой:

— Давайте, не возражаю!

Задымился второй шурф. Застучали лопаты. И когда дошли до породы, сразу в нескольких лотках весело заблестели золотые песчинки.

— Очень рад, очень рад, коллега, — тряс техник крючковатую руку Брутцкого. — Не ожидал.

Приискатели запели песню.

Мы оставили за собой два темных пятна шурфов и двинулись дальше по руслу Норы. На вторые сутки совершенно неожиданно наткнулись на якутское селение. Нас вышли встречать женщины и дети. На вопрос, почему на стойбе нет мужчин, нам ответили, что все охотники ушли по следам тигра. Обнаглевший хищник освежевал оленя и ушел в сопки.

Если якуты, кочующие по реке Селемдже, живут бедно и грязно, то условия жизни норских якутов совершенно невыносимы. Голод — естественное явление здесь. Нет хлеба. Одежда сшита исключительно из звериных шкур. Норские якуты наиболее отдалены от культурных центров.

Дети глядели на нас с испугом и удивлением. Женщины с плохо скрытым восхищением и удивлением прикасались к нашей одежде. Приискатели дарили им четвертушки кирпичного чая, хлеб и соль.

…Когда мы начали кормить собак, якутские псы ринулись злобной и несметной стаей к мясу. Удовлетворить их не было возможности. Мы встали полукругом вокруг наших упряжек и дубинами отгоняли зарвавшихся хозяев.

Упряжные собаки Норского края имеют в своих жилах большой процент волчьей крови, но среди якутских собак есть буквальные волки с хищным оскалом ослепительно ярких клыков, с хвостами, вытянутыми в негнущиеся палки.