Омская зима - Владимир Мефодьевич Башунов
Нас брали за душу
всегда.
И в том победном
сорок пятом,
Когда над смертью
встала жизнь,
Они салютом
и набатом
Из репродукторов
неслись.
И в них,
ликуя и рыдая,
Солдат,
невеста
и вдова
Те —
«Широка страна… родная» —
Всей кровью
слышали слова.
В их чистый звук
поверив свято,
Я с замираньем
понимал,
Как широка она,
страна-то,
И как я в ней,
великой,
мал.
Мы в поздний час
и рано-рано
Внимали
этим позывным,
И властный
голос Левитана
Был так от них
неотделим.
Они звучали,
неизменны,
И были дороги
вдвойне,
Когда на хлеб
снижали цены
В изголодавшейся
стране.
Они касались
нашей сути,
Неся
трагическую весть
О том,
чье даже имя
всуе
Никто
не мыслил произнесть.
И на державном
повороте
Нам даже мысль
была страшна,
Что вдруг на той
щемящей ноте
Да оборвется
их струна.
И день
навеки легендарен,
Когда от них,
как на волну,
Из уст в уста пошло:
Га-га-рин…
И дальше —
из страны в страну.
И пусть
по городам
и весям
От древних,
от кремлевских стен
Идет их музыка
предвестьем
Хороших
в жизни перемен.
Тебе и мне
напоминая
И разнося
во все края,
Как широка
страна родная
Вокруг
высокого Кремля.
ЗАВЕТНОЕ
Рожденье.
Самое младенчество.
Пока лишь зорька —
не заря.
А у тебя уже —
отечество,
Земля отцов твоих.
Земля.
С ее полями
или скалами,
Иль с деревенькой
над рекой,
С ее березами
иль пальмами,
С ее единственной
судьбой.
Неповторимой.
Мы доверчиво
Глядим
в созвездия ее…
Моя земля,
мое Отечество,
Твои что всходы,
что жнивье —
Все близко сердцу,
все заветное.
И пусть
не всюду рассвело —
Ты для меня
всегда рассветная,
Такая,
что душе светло.
Она поет,
неистребимая,
Ни боль,
ни радость не тая.
Ты все мое —
моя любимая.
И старенькая
мать моя,
И та звезда,
что в пору мирную
Взошла
печальна и проста,
Над свежей
батькиной могилою,
И та,
кремлевская,
и та,
Живой росинкою
дрожащая
В глухой
космической дали,
И та,
бессменно восходящая
Над всеми звездами
земли.
И держишь ты
былинку каждую,
Речушки каждой
серебро,
И реактивный гул
над пашнею,
И лебединое
перо,
В ночи
над городом упавшее.
И да хранят
твое тепло
И поле,
выстрела не знавшее,
И полем
ставшее село.
Тебя,
единственно заветную,
С необъяснимою
судьбой,
Ревную,
славлю,
исповедую.
Живу тобой.
БРАТСКАЯ МОГИЛА
В реке не волжская вода,
Пхеньян — такой нерусский город.
Но вот внезапно: холм, звезда,
И в ней — родные серп и молот.
Тяжел обветренный гранит
Солдатской горькою судьбою.
И сердце русское болит
У этих плит особой болью.
Листвой деревья шелестят
И вековые, и подростки,
Но не найдет вокруг твой взгляд
Здесь ни одной родной березки.
Течет задумчиво река,
Струится в очи неба просинь,
Плывут в Россию облака
Вдоль параллели тридцать восемь.
Труба гремела и вела
Солдат в огонь на край планеты.
Для них до Брянска, до Орла
Навек такие километры!..
Родимый край в такой дали
Для них, не вышедших из боя.
И жжет ладонь мне горсть земли
Из белой рощи Подмосковья.
И думы горестной вдвойне,
И перед этой жгучей скорбью
Все остается в стороне.
Лишь боль и Родина с тобою.
ХИРУРГ ИЛИЗАРОВ
Человек, рожденный заново,
Размотав последний бинт,
На хирурга Илизарова
Как на господа глядит.
Он еще живет, как в мареве
Нерассеянном, густом.
Он, подсеченный аварией,
Десять лет лежал пластом.
Десять лет прошли, как прочерки,
Как провалы по судьбе.
Нерв, зажатый в позвоночнике, —
Это как бы вещь в себе.
И ни грязями, ни водами
Не пробить в недуге брешь.
Руки-ноги были мертвыми,
Как чужие, хоть отрежь.
И — возможно, не возможно ли —
Но встает он. Шаг, другой…
Ноги — держат, руки — ожили,
Каждый палец снова — свой!
Вот он — на ноги поставленный,
Как живой среди живых.
И глядит хирург прославленный
На творенье рук своих.
На свое глядит прозрение —
Долгий взгляд, усталый взгляд.
Так художники, наверное,
На шедевр на свой глядят.
Не ликуя, не расстроенно,
Сердце мудростью скрепя.
Вспомнив вдруг, чего им стоило
Так вот выразить себя.
Ночь уже зарей разорвана,
Свет бушует, тьму круша,
А душа исполосована,
Вся в рубцах горит душа.
Как дождаться трудно зарева,
Если темень, как беда.
У хирурга Илизарова
В сердце ясная звезда.
Человечеству служение,
Если истинно оно —
Это, как самосожжение.
И другого не дано.
* * *
Поезд шел, дребезжал и названивал,
Все навстречу посадки неслись.
Промелькнул полустанок с названием
Потрясающим — «Светлая жизнь».
И с волнением мягко
