Сборник - Русалка. Русская баллада
Боривой
Поморское сказание
1К делу церкви сердцем рьяный,Папа шлет в Роскильду словоИ поход на бодричаныПроповедует крестовый:
2«Встаньте! Вас теснят не в меруТе язычники лихие,Подымайте стяг за веру —Отпускаю вам грехи я.
3Генрик Лев на бой великийУж поднялся, мною званный,Он идет от БрунзовикаГрянуть с тылу в бодричаны.
4Все, кто в этом деле сгинет,Кто падет под знаком крестным,Прежде, чем их кровь остынет, —Будет в Царствии Небесном».
5И лишь зов проникнул в дони,Первый встал епископ Эрик;С ним монахи, вздевши брони,Собираются на берег.
6Дале Свен пришел, сын Нилса,В шишаке своем крылатом;С ним же вместе ополчилсяВикинг Кнут, сверкая златом;
7Оба царственного рода,За престол тягались оба,Но для славного походаПрервана меж ними злоба.
8И, как птиц приморских стая,Много панцирного люду,И грохоча, и блистая,К ним примкнулось отовсюду.
9Все струги, построясь рядом,Покидают вместе берег,И, окинув силу взглядом,Говорит епископ Эрик:
10«С нами Бог! Склонил к нам папаПреподобного Егорья, —Разгромим теперь с нахрапаВсе славянское поморье!»
11Свен же молвит: «В бранном спореНе боюся никого я,Лишь бы только в синем мореНам не встретить Боривоя».
12Но, смеясь, с кормы высокойМолвит Кнут: «Нам нет препоны:Боривой теперь далёкоБьется с немцем у Арконы!»
13И в веселии все трое,С ними грозная дружина,Все плывут в могучем строеК башням города Волына.
14Вдруг, поднявшись над кормою,Говорит им Свен, сын Нилса:«Мне сдалось: над той скалоюСловно лес зашевелился».
15Кнут, вглядевшись, отвечает:«Нет, не лес то шевелится —Щёгол множество кивает,О косицу бьет косица».
16Встал епископ торопливо,С удивлением во взоре:«Что мне чудится за диво:Кони ржут на синем море!»
17Но епископу в смятеньеОтвечает бледный инок:«То не ржанье – то гуденьеБоривоевых волынок».
18И внезапно, где играютВсплески белые прибоя,Из-за мыса выбегаютВолнорезы Боривоя.
19Расписными парусамиМоре синее покрыто,Развилось по ветру знамяИз божницы Святовита,
20Плещут весла, блещут брони,Топоры звенят стальные,И, как бешеные кони,Ржут волынки боевые.
21И, начальным правя дубом,Сам в чешуйчатой рубахе,Боривой кивает чубом:«Добрый день, отцы монахи!
22Я вернулся из Арконы,Где поля от крови рдеют,Но немецкие знаменаПод степами уж не веют.
23В клочья ту порвавши лопать,Заплатили долг мы немцамИ пришли теперь отхлопатьВас по бритым по гуменцам!»
24И под всеми парусамиОн ударил им навстречу:Сшиблись вдруг ладьи с ладьями —И пошла меж ними сеча.
25То взлетая над волнами,То спускаяся в пучины,Бок о бок сцепясь баграми,С криком режутся дружины;
26Брызжут искры, кровь струится,Треск и вопль в бою сомкнутом,До заката битва длится, —Не сдаются Свен со Кнутом.
27Но напрасы их усилья:От ударов тяжкой сталиПозолоченные крыльяС шлема Свена уж упали;
28Пронзена в жестоком спореКнута крепкая кольчуга,И бросается он в мореС опрокинутого струга;
29А епископ Эрик в схваткеНад собой погибель чуя,Перепрыгнул без оглядкиИз своей ладьи в чужую;
30Голосит: «Не пожалеюНа икону ничего я,Лишь в Роскильду поскорееМне б уйти от Боривоя!»
31И гребцы во страхе тоже,Силу рук своих удвоя,Голосят: «Спаси нас, Боже,Защити от Боривоя!»
32«Утекай, клобучье племя! —Боривой кричит вдогоню, —Вам вздохнуть не давши время,Скоро сам я буду в дони!
33К вам средь моря иль средь сушиПроложу себе дорогуИ заране ваши душиОбрекаю Чернобогу!»
34Худо доням вышло, худоВ этой битве знаменитой;В этот день морские чудаНажрались их трупов сыто,
35И ладей в своем простореОпрокинутых немалоПочервоневшее мореВверх полозьями качало.
36Генрик Лев, идущий смелоНа Волын к потехе ратной,Услыхав про это дело,В Брунзовик пошел обратно.
37И от бодричей до Ретры,От Осны до Дубовика,Всюду весть разносят ветрыО победе той великой.
38Шумом полн Волын веселым,Вкруг Перуновой божницыХороводным ходят коломДев поморских вереницы;
39А в Роскильдовском собореСобираются монахи,Восклицают: «Горе, горе!»И молебны служат в страхе,
40И епископ с клирной силой,На коленях в церкви стоя,Молит: «Боже, нас помилуй,Защити от Боривоя!»
Иван Сергеевич Тургенев
Кро́кет в Виндзоре
Сидит королева в Виндзорском бору…Придворные дамы играютВ вошедшую в моду недавно игру;Ту кро́кет игру называют.Катают шары – и в отмеченный кругИх гонят так ловко и смело…Глядит королева, смеется… и вдругУмолкла… лицо побледнело.Ей чудится: вместо точеных шаров,Гонимых лопаткой проворной, —Катаются целые сотни голов,Обрызганных кровию черной…То головы женщин, девиц и детей…На лицах – следы истязаний,И зверских обид, и звериных когтей —Весь ужас предсмертных страданий.И вот королевина младшая дочь —Прелестная дева – катаетОдну из голов – и всё далее, прочь,И к царским ногам подгоняет.Головка ребенка в пушистых кудрях —И ротик лепечет укоры…И вскрикнула тут королева – и страхБезумный застлал ее взоры.«Мой доктор! На помощь! Скорей!» – И емуОна поверяет виденье…Но он ей в ответ: «Не дивлюсь ничему;Газет вас расстроило чтенье.Толкует нам «Times», как болгарскийнародСтал жертвой турецкого гнева…Вот капли… примите… всё это пройдет!»И – в замок идет королева.Вернулась домой и в раздумье стоит…Склонились тяжелые вежды…О ужас! кровавой струею залитВесь край королевской одежды!«Велю это смыть! Я хочу позабыть!На помощь, британские реки!»– «Нет, ваше величество! Вам уж не смытьТой крови невинной вовеки!»
Яков Петрович Полонский
Агарь
«Завистью гонима, я бегу стыда,И никто не сыщет моего следа.
Кущи господина! сени госпожи!Вертоград зеленый! столб родной межи!
Поле, где доила я веселых коз!Ложе, где так много пролила я слез!
И очаг домашний, и святой алтарь —Все прости навеки!» – говорит Агарь.
И ее в пустыню дух вражды влечет,И пустыня словно все за ней идет.
Все вперед заходит, и со всех сторонЕй грозит и душит, как тяжелый сон.
Серые каменья, лава и песокПод лучами солнца жгут подошвы ног;
Пальм высоких листья сухо шелестят;Тени без прохлады по лицу скользят;
И в лицо ей ветер дышит горячо;И кувшин ей давит смуглое плечо.
Сердце замирает, ноги устают,Слезы высыхают и опять текут…
Чу! вдали журчанье ключевой воды,По краям оврага свежие следы.
Знать, недаром пастырь здесь прогнал стада:Вот скамья и желоб, зелень и вода.
И, слагая ношу, села отдыхатьБывшая рабыня – будущая мать.
И, страшась пустыни и боясь пути,И не зная, где ей спутников найти,
Головой поникла с тайною мольбой.Вдруг как будто с ветром, сладостно живой
Голос не воздушный, но и не земной,Прозвучал в пустыне, говоря с душой.
И она очнулась… слушая, глядит.Видит – ангел Божий на песке стоит.
Белая одежда, белое крыло,Кроткое сиянье – строгое чело.
«Ты куда?» – спросил он. «Я иду в Кадис».И сказал ей ангел: «С миром воротись». —
«Я бегу от Сары, госпожи моей».И сказал ей ангел: «Примирися с ней!..
И родишь ты сына, силу многих сил…Наречеши имя ему Исмаил;
И рука Господня будет вечно с ним…Населятся страны семенем твоим…»
И с отрадой в сердце начала вставатьБывшая рабыня – будущая мать.
Казимир Великий
(Посв. памяти А. Ф. Гильфердинга)
1В расписных санях, ковром покрытых,Нараспашку, в бурке боевой,Казимир, круль польский, мчится в КраковС молодой, веселою женой.
К ночи он домой спешит с охоты;Позвонки бренчат на хомутах;Впереди, на всем скаку, не видно,Кто трубит, вздымая снежный прах:
Позади в санях несется свита…Ясный месяц выглянул едва…Из саней торчат собачьи морды,Свесилась оленья голова…
Казимир на пир спешит с охоты;В новом замке ждут его давноВоеводы, шляхта, краковянки,Музыка, и танцы, и вино.
Но не в духе круль: насупил брови,На морозе дышит горячо.Королева с ласкою склониласьНа его могучее плечо.
«Что с тобою, государь мой?! друг мой?У тебя такой сердитый вид…Или ты охотой недоволен?Или мною? – на меня сердит?..» —
«Хороши мы! – молвил он с досадой. —Хороши мы! Голодает край,Хлопы мрут, – а мы и не слыхали,Что у нас в краю неурожай!..
Погляди-ка, едет ли за намиТот гусляр, что встретили мы там…Пусть-ка он споет магнатам нашимТо, что спьяна пел он лесникам…»
Мчатся кони, резче раздаетсяЗвук рогов и топот, – и встаетНад заснувшим Краковом зубчатойБашни тень, с огнями у ворот.
2В замке светят фонари и лампы;Музыка и пир идет горой.Казимир сидит в полукафтанье,Подпирает бороду рукой.
Борода вперед выходит клином,Волосы подстрижены в кружок.Перед ним с вином стоит на блюдеВ золотой оправе турий рог;
Позади – в чешуйчатых кольчугахСтражников колеблющийся строй;Над его бровями дума бродит,Точно тень от тучи грозовой.
Утомилась пляской королева,Дышит зноем молодая грудь,Пышут щеки, светится улыбка.«Государь мой, веселее будь!..
Гусляра вели позвать, покудаГости не успели задремать».И к гостям идет она, и гости«Гусляра, – кричат, – скорейпозвать!»
3Стихли трубы, бубны и цимбалы;И, венгерским жажду утоля,Чинно сели под столбами залыВоеводы, гости короля.
А у ног хозяйки-королевы,Не на табуретах и скамьях,На ступеньках трона сели панныС розовой усмешкой на устах.
Ждут – и вот на праздник королевскийСквозь толпу идет, как на базар,В серой свитке, в обуви ремянной,Из народа вызванный гусляр.
От него надворной веет стужей,Искры снега тают в волосах,И как тень лежит румянец сизыйНа его обветренных щеках.
Низко перед царственной четоюПреклонясь косматой головой,На ремнях повиснувшие гуслиПоддержал он левою рукой.
Правую подобострастно к сердцуОн прижал, отдав поклон гостям.«Начинай!» – и дрогнувшие пальцыЗвонко пробежали по струнам.
Подмигнул король своей супруге,Гости брови подняли: гуслярЗатянул про славные походыНа соседей, немцев и татар…
Не успел он кончить этой песни —Крики «Vivat!» огласили зал;Только круль махнул рукой, нахмурясь:Дескать, песни эти я слыхал!
«Пой другую!» – И, потупив очи,Пославлять стал молодой певецМолодость и чары королевыИ любовь – щедрот ее венец.
Не успел он кончить этой песни —Крики «Vivat!» огласили зал;Только круль сердито сдвинул брови:Дескать, песни эти я слыхал!
«Каждый шляхтич, – молвил он, – поет ихНа ухо возлюбленной своей;Спой мне песню ту, что пел ты в хатеЛесника, – та будет поновей…Да не бойся!»
Но гусляр, как будтоК пытке присужденный, побледнел…И, как пленник, дико озираясь,Заунывным голосом запел:
«Ох, вы хлопы, ой, вы божьи люди!Не враги трубят в победный рог,По пустым полям шагает голодИ кого ни встретит – валит с ног.
Продает за пуд муки корову,Продает последнего конька.Ой, не плачь, родная, по ребенке! —Грудь твоя давно без молока.
Ой, не плачь ты, хлопец, по дивчине!По весне авось помрешь и ты…Уж растут, должно быть к урожаю,На кладбищах новые кресты.
Уж на хлеб, должно быть к урожаю,Цены что ни день растут, растут.Только паны потирают руки —Выгодно свой хлебец продают».
Не успел он кончить этой песни:«Правда ли?!» – вдруг вскрикнулКазимирИ привстал, и в гневе, весь багровый,Озирает онемевший пир.
Поднялись, дрожат, бледнеют гости.«Что же вы не славите певца?!Божья правда шла с ним из народаИ дошла до нашего лица…
Завтра же, в подрыв корысти вашей,Я мои амбары отопру…Вы… лжецы! глядите, я, король ваш,Кланяюсь, за правду, гусляру…»
И, певцу поклон отвесив, вышелКазимир, – и пир его притих…«Хлопский круль!» – в сенях бормочутпаны…«Хлопский круль!» – лепечут жены их.
Онемел гусляр, поник, не слышитНи угроз, ни ропота кругом…Гнев Великого велик был, страшен —И отраден, как в засуху гром!
Афанасий Афанасьевич Фет
