Борис Слуцкий - Том 3. Стихотворения, 11972–1977
ВЫСОКОЕ ЧУВСТВО
Зло, что преданно так и тщательношло за каждым шагом добраи фиксировало старательновсе описки его пера, —
равнодушно к своим носителям,к честным труженикам, чья судьба,упревая под тесным кителем,зло носить на мозоли горба.
Их, кто мучит и убивает,челядь вернуюглупая знатьи оплачивает и забывает,не желает при встрече признать.
У глядевших по службе в оба,у давно уставших глядетьназревает глухая злоба,кулаки начинают зудеть.
Их тяжелые, словно дыни,кулаки-пудовикиот обиды и от гордыни,от печали и от тоски,
от высокого чувства чешутся.Между прочим — очень давно.И ребята угрюмо тешатся,разбивая о стол домино.
«Вогнутый выпуклого не поймет…»
Вогнутый выпуклого не поймет.Сытый голодного не оценит.Что их рассудит? Один пулемет.Кто их помирит? Тот, кто их сменит.Нету надежд внутри жизни, внутривека, внутри настоящего времени.Сможешь — засни, заморозься, замриспособом зернышка, малого семени.
«Хорошо будет только по части жратвы…»
Хорошо будет только по части жратвы,то есть завтрака, ужина и обеда,как предвидите, живописуете вы,человечество в этом одержит победу.
Наедятся от пуза, завалятся спатьна сто лет, на два века, на тысячелетье.Общим храпом закончится то лихолетье,что доныне историей принято звать.
А потом, отоспавшись, решат, как им быть,что же, собственно, делать, и, видимо, скоропостановят наплевать и забытьвсе, что было, не помнить стыда и позора.
«Это — старое общество…»
Это — старое обществос узким выходом, еще более суженным входом.Средний возраст растет с каждым годом.
Пионерского возраста меньше, чем пенсионного возраста.Много хворости.Мало возгласа.Это — старое общество.
Говорят, что в Китае — все китайское. А каковскоездесь? Как у всех стариков — стариковское.
Умирает все меньше людей.Еще меньше рождается.И все меньше детейна бульварах в качалках качается.На бульварах,когда-то захваченныххулиганами и милиционерами,флегматичные шахматистыстучат в доминос молчаливыми пенсионерами.
Все приличное. Все обычное, обыкновенное.Еще прочное, обыденное, долгосрочное.Все здоровое, я бы сказал — здоровенное,но какое-то худосочное.
Оборона поставлена лучше, чем нападение.Аппетиты, как у всех стариков, — уменьшаются.Но зато, как у всех стариков, поощряется бдение,также — бдительность повышается.
За моральным износомидет несомненный физический.Но пока от него далеко до меня.И, следя по утрам, как седеют на гребне вычески,старики головами мотают, как лошади от слепня.
«Под эту музыку можно и вешать, и танцевать…»
Под эту музыку можно и вешать, и танцевать —для зарядки тела, разрядки души годитсядождик золоченый, серебряная водица.Его во все программы надо почаще совать.
Во все программы мира музыку нынче суют,когда в грязи валяюти до небес — возносят,когда большие награды заслуженно выдают,когда «Пройдите со мною!» — настоятельно просят.
ПОЛНЫЙ ПОВОРОТ
Все запрещенные приемывнезапно превратились в правила,а правила — все отменилисьи переправились все вдруг,и кто-то радуется вслух,а кто-то шепчет: «Жизнь заставила!»Да, кто-то шепчет: «Жизнь заставила!»,а кто-то радуется вслух.
АЛЧБА
Алчут алкоголя алкаши.Им для счастья надобно немного.Кроме них в округе — ни души.Ни души, чтобы алкала бога.
Ни души, чтобы алкала духаили же похожего чего.Горло мира — как пустыня сухо.Надо бы смочить его.
«Интеллигенция — русское слово…»
Интеллигенция — русское слово,ставшее мировым,интеллигенции русской слава,ставшая мировой.Фамилии наших романистовможно прочесть в любой витрине.Судьба Раскольникова Родионаволнует Восток и Запад доныне.И если нету значка нагрудного«Интеллигент СССР»,значит, жребия этого трудногоеще не слишком доступен пример.
«Всем было жалко всех, но кой-кому…»
Всем было жалко всех, но кой-кому —особенно себя, а большинствувсех —вместе всехи всех по одному.И я делю, покудова живу,все человечество на большинство,жалеющее всех,и меньшинство,свой, личный, предпочевшее успех,а сверх тогоне знающее ничего.А как же классовая рознь? Онаделеньем этим обогащена:на жадных и на жалостливых, наломоть последний раздающих всеми тех, кто между темсебе берет поболее, чем всем.
«Молодцеватые философы…»
Молодцеватые философы,все в гимнастерках и ремнях,и деловитые поэты.Медоточивая настойчивость,и обеспеченный верняк,и деловитые поэты.
Впервые, может быть, с тех пор,как дезертировал Гораций,пришла пора толковых Грацийи Муз разумных, разбитных.В эпоху деловитых Грацийпрошла пора для всех иных.
Не понимаю, как ониустраиваются с вдохновеньем,кто им подсказывает ритм?Звезда с звездою говорит.Звезда с звездою говорит,но этим новеньким со рвеньем,и тщаньем, и остервененьем —звезда им вовсе не горит.
Зато из лириков никтоеще так не был погруженв свои дела, в удобства жен.Никто из лириков земли.Утратив все, они затои что-то новое нашли.
Какие новые слова,склонения и падежи!Пар, что у них взамен души,большие прелести имеет.Курортное их солнце греет,чтоб не болела голова,трава, конечно, тры́н-трава,под ними мягко зеленеет.
МЕДЛИТЕЛЬНОСТЬ ФИЛОСОФОВ
Писатели успели умотать.Философы — тюлени и растяпы.Бергсон и Фрейд, как кознодей и тать,держать ответ пред новыми властямидолжны. Немилостива эта власть.Она, конечно, их помучит всласть.Они, конечно, не уйдут живыми.Кого б ни одухотворяла плоть,как ни влияла бы на сотни тысяч,ее ножом так просто подколоть,ее ремнем так безопасно высечь.
И если пессимисты вы, Бергсони Фрейд, вы — гении эпохи.А если оптимисты вы, Бергсони Фрейд, дела довольно плохи —и вам уж с бренных не сорвать телес,не смазать с ветхих пиджаков, конечно,те звезды, что хватали вы с небес.Пришитые — они шестиконечны.
ВАША НАЦИЯ
Стало быть, получается вот как:слишком часто мелькаете в сводкахновостей,слишком долгих рыданийалчут перечни ваших страданий.
Надоели эмоции нациивашей,как и ее махинации,средствам массовой информации!Надоели им ваши сенсации.
Объясняют детишкам мамаши,защищают теперь аспирантычто угодно, но только не вашибеды,только не ваши таланты.
Угол вам бы, чтоб там отсидеться,щель бы, чтобы забиться надежно!Страшной сказкойгрядущему детствувы еще пригодитесь, возможно.
ПЕРСПЕКТИВА
