Павел Васильев - Сочинения. Письма

Если пойти от окраин, к Арбазе, к морю, вместе с крепким соленым морским ветром навстречу вам хлынет шум и гам производства. И хотя тут тот же глубокий и рыхлый песок, но на нем прочно утвердились: новая лесопилка, рабочие городки, конторы рыбаксоюза и Казарсо, кинотеатр, ГПУ, клуб пищевиков…

Телеги, нагруженные необожженным кирпичом, тюки соли, горбатые деревянные помосты, скелеты новых сооружений, открытые двери складов, вывески, ларьки, вышки… и над всем этим еще совсем не осеннее, чистое от облаков небо.

Прямо от дверей Казарсо видны паруса шхун и длинные ряды жердей, увешанные чешуйчатыми мечами «усачей» — вкуснейшей рыбы, которая водится на Арале в изобилии.

Шумные, по горло занятые работой, люди кругом: люди в жирно смазанных дегтем броднях и просоленных спецовках, люди в малахаях и халатах, люди в сюртуках, в пенсне, наспех одетых на нос, люди в гимнастерках с зелеными нашивками, люди в коротких юбочках с красными от кармина губами и носами, чуть тронутыми пудрой…

Люди, люди, люди… От этих людей зависит дело, развернувшееся у берега казахстанского моря, зависит путина, зависит выполнение контрольного плана. Здесь он — контрольный план — принимает реальные очертания, претворяется в жизнь.

Именно поэтому окружающие нас — не просто люди, среди них — люди-ударники, люди-хозяйственники, люди-прогульщики, люди-рвачи, люди-вредители.

— Васько-о-о…

— Ну.

— Что ж ты, пора чать на работу, звонок же был.

— А ты погодь…

— Гляди, ждать-то не я буду, а работа.

— Так уже пусть работа подождет, мне до жены…

— Это ударник называется? Чертова перечница! Нету моих сил работать с тобой у паре… Прогульщик дьяволов.

Личные и общественные интересы, долг, права, обязанности — все вошло в рамки соревнования.

— Вам поручили организовать самопроверочную бригаду?

— Я не мог… У меня свободного времени нет. Имею же я, в конце концов, право…

— Вы обязаны, товарищ!

Фронт как фронт. Телефонные донесения. Сводки. Рапорты. Здесь есть свои герои и свои дезертиры. Героев награждают. Дезертиров судят общественные трибуналы путины. На стенах вы можете встретить наклеенные полосы бумаги. Прочтите: «Никакой пощады дезертирам с фронта путины!», «Долой лодырей, летунов и рвачей!».

1930

В ЗОЛОТОЙ РАЗВЕДКЕ

Свирепствовал 50-градусный мороз. Ослепительное багровое солнце медленно поджигало тайгу. Отшлифованный беспрерывными ветрами, снег лоснился голубым цветом.

Якуты приехали на трех упряжках собак. Они хохотали и хлопали в ладоши, здороваясь с охотниками племени манегра, и хвалили их оленей. Олени вытягивали серебряные от инея морды и чутко вдыхали воздух, пропитанный ароматом сваленного в пригонах сена.

Из широких розвальней, загруженных ворохами соломы, одна за другой вываливались в сугробы неуклюжие медвежьи фигуры уландовских старожилов. Запрокинув седые от мороза, лохматые бороды, они грузно прыгали по снегу, взрывая его огромными унтами.

…Приисковой сторож пришпилил к двери клуба белый клочок бумаги. Все собрались вокруг него. Смотрели вдумчиво и пристально.

— Ребятьё, кто читабить-то могит?

Оказалось, что грамотных нет. Бумажка осталась непрочитанной.

Управляющий Селемджинскими приисками Федор Цетлин снял со щеки розовый бабий платок и улыбнулся.

У Цетлина вот уже второй день мучительно болели зубы, и я оценил эту его улыбку, прорвавшуюся сквозь сверлящую, угнетающую боль.

— Здорово! — прищурил он глаза. — Съехались? А? Все то есть до одного… Успех, успех… И всего интереснее то обстоятельство, что ровно к назначенному в повестке дню прибыли… Это же дисциплина… Вы меня понимаете?

И вдруг схватился за щеку:

— Ах… черт!..

За перегородкой размеренно и точно звякали счеты и скрипели перья. Там была контора.

В дверь постучали.

— Можно?

Вошел бухгалтер.

— Вот, Федор Иванович, пожалуйста, посмотрите.

— Ну, что это опять там такое?

Цетлин склонился над грудой витиевато исписанных бумаг.

— Так… Двенадцать пудов муки… Артель Моторного… Но постойте, ведь они же получили все сполна. Тут ошибка… Нужно тормошить завхоза. Имейте в виду, что это — бесхозяйственность… Так… Ну, положим, два фунта… Не может быть. Втирают, понимаете, очки! Два фунта — это значит шесть золотников в день. Утечка, утечка… Определенно воруют золото. Нужно проверить.

— Все? Так вот, условимся, как я говорил. Поправочки, и с завхозом согласовать их обязательно. А вот это и вот это вы мне оставьте. Хочу познакомиться с материалом поближе. Утром спросите.

Бухгалтер вышел.

Цетлин придавил оставшиеся бумаги тяжелым пресс-папье:

— Будни… Работка!..

За две недели перед этим по ближним якутским и манегрским становищам, а также и в русское селение Уландочку была разослана повестка. Повестку печатала жена приискового счетовода. Цетлин нашел в повестке двенадцать орфографических ошибок и сделал жене счетовода строгий выговор.

Счетовод в знак протеста запретил жене печатать для конторы.

Повестка короткая, без разъяснений:

«Предлагается селению…………………прислать своих представителей на собрание, имеющее быть на прииске Майском 20 ноября с. г. Явка обязательна.

Повестка дня:

а) Переизбрание месткома — налаживание культработы и борьба с пьянством в районе приисков.

б) Налаживание работы приисков, набор рабочих, борьба с прогулами и утечкой.

в) Организация золотых разведок.

г) Разное.

Управляющий приисками

Федор Цетлин».

Повестка была экстренно разослана в разные стороны, в самую глушь Селемджинской тайги, окружающей золотые разработки. Но «слух» бежал впереди оленей, курьера, и старшины селений выходили ему навстречу…

На бумаге, прибитой к двери клуба, было написано:

«Ввиду неподготовленности приискома, а также по ряду других независящих обстоятельств собрание переносится на завтрашнее утро. Делегатам предоставлены места в бараках прииска. Просьба не разъезжаться».

В бревенчатом бараке на столах добродушно шумели ярко начищенные самовары. Пахло свежим хлебом и оленьими шкурами. Хозяева и гости пили вперемешку чай и контрабандный спирт и, красные, разогревшиеся, выскакивали на двор посмотреть за скотиной.

Гудели железные печки.

…Гармонист перебрал несколько ладов и заиграл вальс. Танцевали прямо в унтах и в оленьих рубахах. «Дам» — немного. Три-четыре артельные «мамки», жены счетовода и бухгалтера и «завхозиха» — вялая женщина с фальшивыми волосами, выписанными из Ленинграда.

Старожилы хмуро раскачивались на табуретках в такт вальсу; весело хохотали якуты… Подвыпившие манегры пытались танцевать, над ними смеялись.

Вдруг гармонист резко переменил такт.

Гармонь запрыгала у него в руках, бойко и развязно дробясь частушками.

Его поддержали, и сразу в нескольких местах закипело:

Из-под дуба, дуба, дубаВылетает белый пух.Никому я не поверю,Что мой милый любит двух!

Широкоплечий приискатель в дошке и огромном красном кушаке лукаво подмигнул из-под лохматых бровей своему соседу и хрипло запел:

Балалаечка играет,Балалаечка поет.

Все весело подхватили:

Балалайке сделать ножки,Балалаечка пойдет.

…Эх да бабы, эх, да девки, ух!..Нечистый дух взлюбил старух…

Вытянув шею, закачался и задергал локтями гармонист.

— Танцоры! Чего ж, танцоры-то?

— Гы, танцоры…

Неуклюжий, огромного роста парень, с бровями, похожими на черные крылья, выкатился в неожиданно образовавшийся круг людей. Он прошелся по вздрагивающим половицам неверной дробной походкой и вдруг закачался в воздухе, с удивительной, чисто медвежьей ловкостью перебирая носками. Его подбадривали:

— Вламывай!

— Не удай!

— Держись, Уландочка, — Митрий в пляс пошел!..

А навстречу первому танцору уже вылетел второй — стройный парень с девичьим лицом, покрытым темными подпалинами отмороженной кожи. Он затягивает на талии лосиновый пояс и поводит плечами.

— Подгорную!

Гармонь захлебывается разухабистыми тонами.

— Дъ-их!

Змеей изгибается парень. Он будто двоится и троится в безудержных диких движениях. И вдруг неожиданно застывает на месте. Только одни ноги будто выговаривают мелко и дробно:

Эх, подгорна, эх, подгорна,Широкая улица…

— Здорово танцулит!

— Таки девкам любы!