Павел Васильев - Сочинения. Письма

— Вот этот, наверно, подойдет русским.

Японец протягивает изящный черный веер с желтым заревом дымящейся Фудзиямы.

Уцида Сан одобрительно кивает головой:

— Хорошая работа.

Дальше следуют долгие пререкания. Торговец заламывает невероятную цену, тут же снижает ее в три раза. И наконец, улыбаясь, протягивает вверх два пальца — две иены…

Покупатель — шкипер каботажного плавания Африкан Турусин вынимает из бокового кармана замасленную советскую трехрублевку. Японец хватает ее цепкими, будто обкуренными махоркой пальцами и безошибочно отсчитывает сдачу. Бренчащие иены быстро прыгают у него на ладони.

— Свезу жене, — хмуро говорит шкипер и обмахивает веером вспотевшую от жары лысину.

— Ао-э-э… — надрывается бронзовоикрый зеленщик в широкополой соломенной шляпе.

— Ао-э-э…

Базар чадит густым, приторным ароматом.

В противоположность приземистому и разбросанному базару, магазины центральных улиц поражают своей монолитностью, обилием реклам и зеркальных украшений.

То тут, то там вспыхивают пухлой позолотой иероглифы — вывески банков. Банки и магазины — наглядные цитадели финансового и торгового капитала Японии. Япония хорошо подражает Европе не только в отношении костюмов, Мертвая петля капиталистических предприятий наглухо захлестывает трудящихся Хакодате, так же, как захлестывает она трудящихся Западной Европы и Америки.

Сквозь зеленую мглу витрин с вежливой восковой полуулыбкой раскланиваются манекены, одетые в пышные бриджи и короткие юбки. У манекенов раскосые глаза.

Между прочим, о моде. Современная Япония рядится под Европу. Кимоно упорно и верно вытесняются корректным европейским костюмом. В подражании Европе чрезмерно усердные японские дэнди доходят до смешного. На улицах Хакодате можно встретить прямо карикатурных личностей: длинные, как лыжи, ярко-желтые ботинки, пышный узел галстука, непомерно узкие брюки и обязательно массивные роговые очки. Для делового человека носить роговые очки — обязательно. Люди с нормальными глазами заказывают очки с простыми, не увеличивающими стеклами.

Очень шикарно, по мнению японских законодателей моды, иметь золотые зубы. Молодым девушкам нарочно вырывают здоровые зубы и заменяют их золотыми.

Перед тем как спуститься в кафе, нас заставили разуться и дали каждому из нас по паре легких тростниковых туфель.

Кафе все сплошь устлано циновками. На тонких, вздрагивающих при каждом движении ширмах распростерлись острыми крыльями чайки.

Вентилятора нет. Вместо него с потолка спускается огромный веер. При помощи особого приспособления его приводит в движение слуга-бой, получающий пол-иены в день.

Улыбчивая, матоволицая японка, с тонко подрисованными бровями, приносит хрупкие фарфоровые чашечки. В них довольно скверный кофе.

К нам неожиданно подсаживается болтливый толстый японец со ртом, сияющим слитком золотых зубов. Он заводит разговор о Владивостоке. Но уже по тому, как он задает вопросы, чувствуется конечная цель его беседы. Незаметно он меняет тему разговора.

— Ну, как я слышал, ваши войска здорово побили китайцев. Русские — великолепные воины.

Очень удивляется, когда узнает, что наши войска ограничиваются охраной границ Союза. Пробует уверить:

— Мы с вами стреляные воробьи. Нас не проведешь. Это все разговоры для газет. На самом деле идет ожесточенная драка.

Мы отвергаем и эту версию. Он медленно качает головой.

— Жаль, жаль… Вы могли бы здорово всыпать китайцам. И поделом. Они чересчур зазнались.

В кафе входит шумная компания матросов с английского корабля «Индиан-Сити». Они устраиваются совсем по-домашнему: снимают пиджаки, развязывают галстуки.

«Индиан-Сити» только что прибыл из Владивостока, и в руках у матросов мелькают яркие папиросные коробки «Пушки».

Один из них подходит к нашему столику.

— Русские? Сразу видно. Говорите ли вы по-английски? Позвольте предложить вам ваших родных папирос? Изумительные папиросы — лучшие в мире. Нет, пожалуйста, не думайте, что я англичанин. Я — француз. Восхищен русскими! Рано или поздно у нас в Европе все тоже полетит к черту. Диктатура пролетариата — о, каждый честный французский пролетарий пойдет за это умирать.

Среди японцев, знаете, масса шпиков. Во всяком случае мое мнение таково, что японскому капиталу необходимо вырваться на материк. Иначе они взлетят на воздух со своими островами. Но связаться с Россией они сейчас не посмеют. Знаете — самим дороже…

Матрос был немного навеселе и поочередно жал нам руки. На его лице густо цвел коричневый загар тропических рейсов. Он отстегнул ворот сорочки и обнаружил сиреневый бисер узорной татуировки.

— Камрад! 20 лет работы. 20 лет океана. Это закалка!

…Японцы слушали иностранца почтительно.

После Хакодате центральных улиц, пестрого и крикливого, как попугай, задымленная проза заводских окраин города встает особенно убедительно и четко. Сквозь дешевую экзотику «картонной» Японии фабрики шумят непрерывной и напряженной работой.

…Мы вошли во двор далеко растянувшегося металлургического завода. Цеха выстроились длинными, стройными рядами.

Шкипер Турусин пристально окинул взглядом заводскую ограду.

— Порядок!

Мы входим в механический цех. Под стеклянным куполом потолка плавно проносятся черные скелеты мостовых кранов. Шуршат сотни движущихся шкивов. Низкорослый японец-рабочий направляет в ржавую толщу железного щита вертящееся механическое сверло. Сверло искрится холодными синими огоньками.

У рабочего волосы уже легко тронуты сединой. Грудь вдавлена.

…Цех поражает ритмичным, согласованным движением людей и машин. Ничего лишнего. Удивительная быстрота и ловкость.

Японский пролетариат сейчас представляет собой чрезвычайно большую и организованную силу. С индустриализацией Японии, с укрупнением ее производства — растут революционная инициатива и самосознание пролетарских масс. Периодически крупные промышленные и торговые центры: Токио, Хакодате, Иеддо — захлестываются волнами забастовок, все большее и большее влияние приобретают левые профсоюзы и компартия. Достаточно упомянуть о грандиозной забастовке трамвайных рабочих, вспыхнувшей одновременно в нескольких центральных городах Японии.

Японский капитал опутывает рабочие массы сетью надсмотрщиков и полицейских. Когда мы осматривали металлургический завод, за нами по пятам ходила целая свита откровенно предупредительной администрации.

Во время разговора рабочие опускали глаза и говорили сдержанно. Но в отдельных вопросах ярко и демонстративно вспыхивал затаенный интерес:

— А как работают у вас?

…Улицы фабричных предместий пустынны. Когда идешь по ним, хорошо слышно тяжелое дыхание цехов.

Мы покинули завод поздно. Вспыхивали зеленые пятна первых электрических огней. Позади, на расстоянии квартала, шел приставленный к нам шпик. Со шпиками в Японии не церемонятся. Шкипер останавливается и поджидает назойливого спутника.

— Убирайся! А не то… сокрушу!

У шкипера тяжелый жилистый кулак и лохматая грудь, испещренная бесчисленными иероглифами. Шпик улыбается и повертывается в сторону. Но через несколько минут мы опять замечаем его идущим впереди нас…

…Хакодате медленно расцветает туманными созвездиями улиц. Весь город электрифицирован.

Надсажено гудят навстречу нам автомобили. Снова главные улицы. Толпы.

1930

АРАЛ

На окраинах Аральска еще сохранились черты прошлого. Глиняные строения с плоскими крышами замыкаются в тупики. Среди дворов у коновязей валяются в пыли верблюды и стоят, понурив нескладные головы, ишаки. От ворот к воротам перебегают женщины-казашки, одетые в широкие цветные шаровары. В ушах у них серебряные тяжелые серьги.

Несколько казашек возвращаются от колодца домой. Они держат на плечах блестящие длинногорлые кувшины.

— Аман, байбача… (Здравствуй, хозяйка), — пробует заговорить с ними слесарь Солдатенков — комсомолец, командированный на Арал из Москвы ЦК ВЛКСМ.

— Аман, кызляр (Здравствуйте, девушки), — повторяет он и улыбается самым приветливым образом.

Но казашки не отвечают. Они необщительны. Они держатся еще старых правил, проповедуемых муллами Казахстана.

Мельком замечаем: рослый казах, в сапогах с пай-паками, хватает за руку побежавшую по улице девушку и свирепо тащит ее в ворота.

— Эй, ты… Некерек? (Что тебе надо?) — грозно истощает скудные запасы знания казахского языка Солдатенков и даже бросается на выручку. Но калитка захлопнута. В глиняных полуразрушенных улочках тишина и спокойствие. Над плоскими крышами строений поднимается пыль. Кричит верблюд. Да, прошлое еще властвует на окраинах Арала…