Фидель Кастро - В горячих сердцах сохраняя (сборник. Рассказы и стихотворения)
— Мертв.
Болита и Макарио идут к преступникам. Макарио подбирает пистолеты.
— Забрать труп, лейтенант? — спрашивает Кинкалья.
— Сейчас мы к тебе подъедем, — отвечают из джипа.
Из джипа выходят двое военных. Они приостанавливаются перед парой, которую конвоируют Макарио и Болита. Женщина продолжает нервно смеяться. Это худая блондинка с распущенными волосами. На мужчине белая рубашка и темные брюки. Вид у него испуганный.
Назад мы возвращаемся часов в шесть утра. Пешком добираемся до аэродрома. Главных его строений отсюда не видно. Заметна лишь вышка, на которой в полумраке шагает взад—вперед часовой. Когда мы поворачиваем к казарме, четко слышатся его шаги по деревянному настилу.
Начало пути
Наш путь начался 7 декабря 1960 года, когда, вооруженные пулеметами и винтовками, мы въехали в небольшое селение Техар, расположенное по правую сторону дороги, что ведет к Топес—де—Кальянтес. Весь наш батальон разместился в двенадцати грузовиках, так что на каждую машину приходилось более чем по отделению. Мы ехали стиснутые со всех сторон, как сельди в бочке, дыша спертым воздухом и думая лишь о том, как бы вытянуть затекшие ноги и вдохнуть полной грудью свежий воздух.
Вскоре первый грузовик остановился в Техаре, и по машинам пронеслось: «Приехали!» Мы вылезли из грузовика и дальше пошли пешком.
Спускался вечер. На западе алел закат, окрашивая края облаков в пурпурный цвет. Казалось, весь горизонт охвачен пожаром.
Техар, видимо, был давно заброшен. Печи затянуло толстой паутиной. Около навеса, открытого всем ветрам и непогодам, где хранились штабеля старых деревянных брусьев и где сейчас все было покрыто толстым слоем пыли, возвышался холмик из красной гончарной глины, затвердевший от длительного воздействия воды и солнца.
Скинув рюкзаки, все разместились под навесом, чтобы немного отдохнуть и перекурить. Не успели сделать нескольких затяжек, как из небольшого деревянного домика, находившегося неподалеку, вышел офицер Повстанческой армии и приказал всем построиться. Вскоре появился еще один офицер и встал перед строем. Дул порывистый холодный ветер, поднимая в воздух облака красной пыли и обрушивая их на нас. Офицер начал говорить, но из—за сильного ветра нельзя было уловить ни слова. Мы с товарищами подались вперед, стараясь хоть что—нибудь разобрать.
— Сзади слышно? — спросил офицер, заметив это.
Я отрицательно покачал головой. Он повысил голос до предела, и тогда мы его услышали.
— Вас прислали сюда потому, что в этих горах укрываются банды наемных убийц, совершающих налеты на крестьян, убивающих женщин и детей. Они хотят сломить наш народ. Выйди из строя, — обратился он к парню из третьей роты. — Видите? Он настолько худ, что похож на скелет, обтянутый кожей. И все это оттого, что ему высосал кровь империализм.
Мы засмеялись: парень и в самом деле был похож на скелет.
Затем офицер поставил перед строем еще одного бойца:
— А этот? Как вы думаете, сколько ему лет? На вид больше тридцати, а на самом деле только восемнадцать! У него тоже высосал кровь империализм. Они хотят высосать кровь у каждого из нас…
Он говорил и говорил, и никто уже не смеялся. Мы слушали напряженно, затаив дыхание и только крепче стискивали зубы и плотнее прижимали к себе винтовки, забыв о голоде и жажде.
Закончив речь, он поставил в отдалении несколько пустых консервных банок и, прислонившись к стволу дерева, начал стрелять по ним из легкой автоматической винтовки. Банки взлетали в воздух при каждом выстреле. Затем он перекинул винтовку через плечо и, перед тем как сесть в джип, попрощался с нами. Когда джип отъехал, я подошел к лейтенанту нашей роты и спросил его, кто же был тот офицер, и он ответил:
— Команданте Линарес.
Не прошло и получаса, как снова объявили построение. Мы покидали Техар в колонне по одному и направлялись в сторону Топес—де—Кальянтес. Ночь опускалась на землю, а дорога светилась, словно возвращала накопленную за день солнечную энергию. Все остальные предметы были едва различимы в наступивших сумерках.
Шли мы недолго. Вскоре нас перестроили по двое и мы свернули с дороги в поисках господствующей над местностью высоты. Уже совсем стемнело, и нельзя было ни курить, ни переговариваться, чтобы не выдать себя.
Раздались первые выстрелы. Они не застали нас врасплох. Мы залегли, зарядили винтовки и стали ждать, до боли в глазах всматриваясь в темноту. Выстрелы гремели долго, и было видно, как с той стороны на эту, пролетая над дорогой, сыпались трассирующие пули, всего в нескольких метрах от того места, где я лежал. Мой указательный палец застыл на спусковом крючке, как, наверное, у всех. Мы открыли огонь почти одновременно, и казалось, что земля вздрогнула, когда раздались выстрелы и темноту прорезали яркие вспышки.
На рассвете мы обнаружили в нашем батальоне первую потерю. Это был Ласара, семнадцатилетний мулат—весельчак, который до победы революции был чистильщиком и мальчиком на побегушках. Он вступил в ряды народной милиции, как только узнал, что формируются боевые батальоны. Когда его мобилизовали, он был учеником в столярной мастерской.
С этой потери началась борьба с бандами, орудовавшими на горном плато Эскамбрай. А вернее, борьба продолжалась.
При свете факелов
О том, что видел в ту ночь, я не могу не рассказать. Каждый раз, воскрешая в памяти те события, я вспоминаю звезды, что светили тогда, что неизменно светят миру с наступлением темноты, проливая свое сияние на бесконечное однообразие дорог и тропинок, протоптанных босыми ногами, хотя для этой цели лучше подходят тяжелые военные сапоги.
Тот день казался нам самым длинным за весь наш утомительный переход по горам Ягуахай. Мы страшно устали. К вечеру встали лагерем неподалеку от быстрого горного ручья, который упрямо прокладывал себе дорогу в скалистых породах. Мы обрадовались этой долгожданной остановке и принялись устраиваться на новом месте. Каждый из нас вдруг почувствовал себя настоящим партизаном. Лица у всех были серьезны. При малейшем шорохе мы напрягали слух и зрение, пытаясь уловить, откуда он исходит. Едва мы скинули рюкзаки, как пошел мелкий, моросящий дождь, не прекращавшийся в течение нескольких часов. С наступлением ночи дождь кончился, и мы выставили дозоры. Моя смена начиналась в 11 часов. К этому времени в лагере уже воцарилась полная тишина. С места, которое я выбрал для своего поста, он был видел как на ладони. Я даже различал силуэты гамаков, четко выделявшиеся на фоне черной земли.
Прислушиваясь к малейшим шорохам, я старался не упустить ничего, что могло бы предупредить о приближающейся опасности. Наверное, поэтому даже шуршание сухой травы настораживало меня, и я напряженно всматривался в темноту, держа палец на спусковом крючке.
Но уже через полтора часа я довольно хорошо различал привычные для гор и довольно неожиданные ночные звуки. Я слушал и с наслаждением раскрывал для себя маленькие секреты, хранимые деревьями, травой и самой землей. Вдруг внизу, в ущелье, от которого до моего поста было не более полутора метров, я заметил четыре огонька, медленно поднимающиеся вверх.
Я бросил взгляд на светящийся циферблат ручных часов — они показывали половину первого. Огоньки как бы плыли, то сливаясь воедино, то отделяясь друг от друга, но неуклонно приближались. У меня возникло желание поднять тревогу, однако я быстро поборол его, хотя мне было немного не по себе. Казалось, миллионы враждебных глаз пристально следят за мной отовсюду. Все вокруг стало приобретать причудливые очертания, и странный блеск появился на всем, что меня окружало. А огни все приближались.
Я весь напрягся, крепко стиснул винтовку и приготовился лицом к лицу встретить опасность. Вскоре огни показались на краю ущелья. Я отступил немного назад и. уже не в силах сдерживаться, закричал:
— Стой! Кто идет?
Огни дрогнули, и при свете факелов я смог разглядеть тех, кто их нес: старика с редкой белой бородой и большими глазами, пожилую женщину примерно того же возраста, что и старик, и двоих детей лет шести — восьми, без рубашек.
Без тени страха они приблизились ко мне. Старик шел впереди. Я замер в напряженном ожидании, продолжая держать палец на спусковом крючке. Старик некоторое время внимательно разглядывал меня при свете факелов, а затем спросил:
— Вы охраняете моего сына?
Я ничего не понял и в недоумении пожал плечами.
— Лейтенанта Зео, — добавил старик.
— Не понимаю, вы о чем? — Голос мой задрожал от внезапно охватившего меня волнения.
Тогда старик указал факелом именно на то место, где я стоял, и сказал:
— Смотрите, он там…
Только теперь я разглядел надгробную плиту, которую в темноте выбрал для своего поста наблюдения. Я опустил винтовку. Ствол ее медленно коснулся земли, и я невольно оперся на нее. Все четверо путников опустились на колени, образовав полукруг возле надгробия, и при свете факелов я увидел, как на холодный серый камень упали горячие слезы.
