Константин Симонов - Собрание сочинений. Том 1
Валентин Тавлай
ТОВАРИЩ{23}
(С белорусского) (Поэма) 1Сперва ему еще казалось,Что он решетки тут согнет,И жизнь его не умещаласьЗа их железный переплет.
Грудь молча стены обступали,О своды билась голова,А ноги на полу решалиВсе те же вечных — дважды два.
Здесь перестал ты быть скитальцем,Здесь без оков одна душа;Тюрьма считает дни по пальцам,Их загибает не спеша.
Покуда время еле-елеПолзет в тюремной тишине,Ты, как безумный, ищешь щелиВ непроницаемой стене.
И каждый день однообразно,Увидев сторожа с судком,Ты пальцы сводишь от соблазнаЕго оставить под замком.
И в каждую грозу ты сноваУпрямо просишь дальний громИспепелить твои оковыБагровых молний языком.
2Не бей об стену кулаками,С ней спор не выдержит рука,Кирпич века срастили в камень,И стал он крепок, как века.
Но слушай, слушай! НепреклонноПускай живет в твоих ушахДалекий, многомиллионныйШаг на московских площадях.
И ты привыкнешь постепенноЛовить, как отзвук тех шагов,Шум наших дум, что через стеныИдут в атаку на врагов.
Не властны камень и известкаНад нашею живой душой,Сквозь них с мадридских перекрестковК нам в камеры влетает бой.
Пусть завтра карцер мой пустует,Но тем, что в ночь меня убьют,Сто камер словом: «Протестую!» —С утра пощечин надают.
3О прошлом вдруг нахлынут думы:Разлука с домом, пыльный шляхИ слезы матери, угрюмоТак и застывшие в глазах.
Асфальт расторгся под ногами,Распалась надвое стена,И ты неслышными шагамиВсе ходишь, ходишь дотемна.
Не по тюремным серым плитам,Не по казенным злым камням,А по тропинкам, по забытым,Полынью пахнущим полям.
С тобою рядом шляхом дальнимПылят жандармы с двух сторон,А сзади с шелестом печальнымБерезы отдают поклон.
4Ты к камере своей привязан,Ты выучил тюремный стук,Ты карцером пять раз наказанВ алфавите за каждый звук.
Ты понимаешь с полусловаНамеки через три стены,И запросто с тобою сноваТоварищи со всей страны.
Как старый политзаключенный,Ты можешь запустить «коня» —С запискою шпагат крученый —К соседу среди бела дня.
Очередной доклад без снаПриняв по буквам терпеливо,Ты рад: какая перспективаИз камеры твоей видна!
Тебя с взведенными куркамиВедут на суд, чтоб срок додать,И ты, вернувшись, окнам камерНа пальцах объясняешь: «Пять!»
5Франко готовит мавров к штурму,Чтобы Мадрид свободный взять,И пан министр Грабовский в тюрьмахРешил нас тоже штурмовать.
Он двинул голод в наступленьеНа маленький Мадрид в тюрьме,Но мы пока в своем уме,Умрем, но не согнем колени.
Был парень в карцер брошен снова,В мешок из камня, без окон.Наверх из карцера сырогоС колючим кашлем вышел он.
И сразу же к стене, и сразуСоседу выстукать спешит:«Как там франкистская зараза?Как держится там наш Мадрид?»
Вплоть до тюремного обедаЛежал, стараясь не грустить,Потом у верхнего соседаРешил махорки попросить.
Но у соседа нет махорки,Лишь в мыслях можно дым пускатьИ фалангистов на все коркиС Грабовским заодно ругать.
6Сны о Мадриде над тюрьмоюТревожно к западу плывут.Душа болит? Крепись душою!Салют, Испания! Салют!
Весь день с Грабовским он воюет,Но лишь отворит двери сон —С Интербригадой маршируетДорогою к Мадриду он.
Но почему вдруг, словно связан,Нельзя рукою шевельнуть?Огромный марокканец сразуСжал горло и налег на грудь…
Очнулся весь в поту, усталый,В ушах еще орудий гром,А за окном уж засвисталаТюрьма своим беззубым ртом,
Поднялся с койки: что за пятна?Шатнувшись, плюнул, поднял бровь,Еще раз плюнул — снова кровь.И больше не смотрел. Понятно.
7Ломая о решетки крылья,День все горел и не сгорал;Горшок с похлебкой остывал,Есть не хотелось — от бессилья.
Взял книгу — буквы в ней горели.Листы пылали, как костер.Рукою дотянувшись еле,Он пересохший рот обтер.
Кувшин в углу как будто рядом,Но, смерив пять шагов путиПылающим от жажды взглядом,Он трезво понял — не дойти.
Поднялся. Ухо уловилоЗнакомый стук, — припал к стене:То пулеметы слышно было,То крик «Камрадос!» в тишине.
«Нет, не могу, пока прилягу,Пусть жар к утру перегорит.Малага ты, моя Малага,Высокий мой, родной Мадрид!
Долрес, слушай, поскорееСкажи им — ни на шаг назад!Я встану, я еще успеюК атаке всех Интербригад!»
8В бреду поднялся до рассветаИ так стучал, в огне горя,Что за тремя стенами где-тоСтук поднял с нар секретаря.
Слез на пол секретарь усталыйИ нехотя к стене приник,Но эхо складывать вдруг сталоИз мертвых букв пылавший крик:
«И ждать… не в силах… Там сраженье.,Там без меня… мой взвод стоит…Дай, секретарь, мне открепленье,Пусти… меня… на фронт… в Мадрид».
«Наверно, парень шутит с нами, —Подумал секретарь. — Пускай», —И, улыбнувшись под усами, —«Согласен! — стукнул. — Поезжай!»
Не понял, секретарь, не понял,О чем твой коммунист просил,Когда пылающей ладоньюОн, умирая, в стену бил.
Не сможешь завтра ты без болиУзнать, как недогадлив был,И вспомнить, чт ему позволил,Куда его ты отпустил…
9День занялся сырой, острожный,Как каждый день, свистел свисток,Впервые на поверку можноЕму не вскакивать с досок.
В конторе принесенных мамойУже не взвесят сухарей,И врач не проскрипит упрямо:— Здоров как бык, вставай живей!
Сломались перед сердца силойРешеток сталь и стен бетон,Сквозь них из камеры постылойВ Мадрид ушел сражаться он.
Мамуся, родна мати, мама!Сто раз оплачь, но не забудьФигурку хлопца, что упрямоУшел из хаты в этот путь.
Ушел, тебе оставив слезы,Ушел, чтоб не вернуться к намНи к Белоруссии березам,Ни к тихим матери рукам.
На нарах, грязных и холодных,Лежит он телом, где упал,А сердцем на ветру походномПылает с пиренейских скал!
Эдуардас Межелайтис{24}
(С литовского)ГОЛУБОГЛАЗАЯ СКАЛА
1Дом в стороне стоит в тени деревьев и веков. Нейлоновый спектакль сюда еще не вторгся. Со старых стен, из старых рам дубовых струятся настоящие ручьи, и настоящие дороги выбегают из настоящих желтых и зеленых полей, и, распирая рамы, вылезают плечистые американские деревья. А книги, как ученики, опаздывая в школу, бегут, бегут по длинной книжной полке… А в стене не торопясь горит очаг, зажженный в прошлом веке. И отблески огня, как маленькие рыжие собачки, то бегают по черным кирпичам, то к старому хозяину прижмутся и лижут ноги. Вот и все.
