Константин Симонов - Собрание сочинений. Том 1

Он армянской резни

не забыл.

Он убийцам отца

не простит до конца,

до смертной черты.

Но он любит тебя,

потому что и ты

Не простил тех, кто помог

На лбу Турции

выжечь это клеймо.

Все чахоточные квартала,

те, что уже не встают,

Смотрят на вечер сквозь стекла.

В кофейне - пьют,

а около

Можно видеть печальную спину

безработного сына

прачки Фатьмы.

Радио Осман-бея

передает вечерние известия,

И ты с женою вместе

попадаешь в Корею,

Где желтолицые люди сражаются с белым драконом

И куда

грязным законом

загнаны

четыре тысячи Ахметов,

Чтобы убивать своих братьев.

Ты багровеешь от гнева,

слушая это,

И от бессилья

вернуть их обратно.

И печаль

Не вообще, не чья-то, какая попало,

А именно твоя собственная

Беснуется со связанными руками,

как будто жену твою

толкнули так, что она упала

При тебе животом на камень.

И ребенка уже не будет.

Или как будто тебя опять судят,

И снова в тюрьме,

за решеткой,

перед твоими глазами

По суткам

Крестьяне

В жандармских куртках

Бьют просто крестьян.

Свалилась ночь.

Пора и домой,

Полицейский автомобиль,

пахнущий тюрьмой,

Дотерпев дотемна,

выезжает из-за угла,

светя на камни.

- Не к нам ли? -

шепчет жена.

На синей домотканой скатерти

Облюбовавшие для жилья наш дом

Наши храбрые книги

стоят с открытым лицом,

Не желая ни трусить, ни лгать.

О моя мать!

Я вернулся домой

Из-за крепостной стены,

построенной,

чтобы нас сломать,

Врагами нашей страны

в сердце моей страны.

Час ночи.

Мы не гасим света.

Рядом со мной лежит жена.

Она беременна.

Это

Пятый месяц знаем я и она.

Но мне все еще не верится.

И вот

я кладу руку на ее живот

И слушаю, как ребенок все шевелится и шевелится:

Листок на ветви деревца,

Рыбка в струе ручья,

Ребенок во чреве.

Мой ребенок!

Мать моя

для моего ребенка

Связала розовую распашонку,

Она

такая крошечная, что страшно трогать, -

В мою ладонь вся длина,

А рукава - вот такие, с ноготь!

Я хочу, если это будет девочка -

Так чтоб в мать, с головы до ног!

А если мальчик - чтоб ростом с меня,

чтоб со мною сравняться

мог.

Мой ребенок!

Если это будет девочка, -

чтоб была кареглазой, красивой.

А если мальчик - пусть просто

взгляд будет синий.

Мой ребенок!

Я не хочу, чтоб моего ребенка

в двадцать

на войне убивали,

Если это будет мальчик.

А если девочка -

я не хочу, чтобы бомбы рваться

Стали ночью над ней, погребенной в подвале!

Мой ребенок!

Мальчиком или девочкой, кем бы он ни был

И до скольких бы он ни дожил лет, -

Я не хочу, чтоб от него тюрьмой закрыли небо

Только за то, что он

за мир!

за правду

за свет!

Но я знаю, что если запоздает

то, что люди зовут рассветом,

Ты должен, ты будешь бороться,

каким бы тебе ни грозили концом.

Да, как видно, сейчас нелегкая должность эта,

Должность - быть отцом.

Час ночи.

Мы не гасили огня.

Я прислушиваюсь.

Может, через минуту,

А может, под утро

Они выберут миг,

ворвутся в мой дом и уведут меня

В храброй компании наших книг.

И в кругу полицейских,

готовых ринуться,

Все-таки я повернусь и увижу с дороги,

Как моя жена стоит на пороге,

Как колышется платье ее

и лицо ее светится,

И как в ее животе, тяжелом от материнства,

Мой ребенок

шевелится и шевелится.

Его мать родила мне мальчика.

Мальчик белокурый, безбровый, дышит тепло

Светящийся шар в голубых пеленках -

И весит три кило.

Когда мой мальчик родился,

Родились дети в Корее,

Похожие на подсолнечник,

но рука

Макартура

срезала их поскорее,

Пока они не попробовали

материнского молока.

Когда мой мальчик родился,

Родились дети в застенках Греции.

Их отцов убили,

Решетки были

первым в мире,

На что им дали смотреть

И около чего греться.

Когда мой мальчик родился,

Родились дети в Анатолии,

Они были синеглазые,

черноглазые,

кареглазые.

Но вши их покрыли сразу.

И я не знаю, со сколькими из них

Случится чудо -

остаться в живых.

Когда мой мальчик родился,

Дети родились в самой великой стране

И окунулись в счастье, которое

Дать всем детям хотелось бы мне.

Когда моему мальчику

Будет столько лет, сколько мне,

Я умру.

Но земной шар уже сможет

Стать огромной колыбелью

с шелковой постелью,

Где будут наравне

баюкать всех детей

всех цветов кожи!

Я крохи юности собрал. Что ж, птицам их швырнуть?

Иль, может, их в слова вложив, пустить слова летать?

Слова и птицы улетят и, завершив свой путь, -

Ко мне обратно, тут как тут, и будут снова ждать.

А что им скажешь? Больше нет крох юности моей?

Поверят? Нет! Начнут кружить, как мертвая листва,

Крылами в стекла будут бить, и у моих дверей,

Оставшись верными, умрут и птицы и слова.

В жизнь мою закралась опечатка,

Путаница в тексте на виду, -

Требуется авторская правка:

От рожденья на сороковом году,

На каком от смерти - неизвестно,

Автор просит все исправить вновь -

В тексте вместо слова "безнадежность"

Следует опять читать "любовь".

Я не любитель по аллеям шаркать,

Не коротатель вечеров в кино.

Я, старый мастер, знаю: в мире жарко,

Ему грозит авария давно!

Вы думаете: взрыв еще не скоро,

Успеете нажать на тормоза?

Нет, мир проскочит ваши семафоры

И у людей откроются глаза!

Вы нас боитесь! И хотя не тронут

Еще ваш мир рабочею рукой,

Уже вы порох сыплете в патроны,

Ночей не спите, потеряв покой.

Вы птицы невысокого полета,

Вам страшно знать, что где-то спит гроза.

Но час пробьет - и гром начнет работу

И у людей откроются глаза!

Хочу, чтоб вам досталось на орехи,

Чтоб даже дух ваш вымело дотла!

Чтоб вы, поджав хвосты, меняя вехи,

Раз навсегда узнали, чья взяла!

Мы - мастера угля, железа, хлеба,

Решают дело наши голоса.

Мы выйдем в блузах голубых, как небо,

И у людей откроются глаза!

Ремонт земли начнем мы без наряда,

Сойдемся и поднимем руки "за"!

И сделаем на совесть все, как надо,

И у людей откроются глаза!

Часы на что безупречные -

И то вдруг что-то сломается!

А мы - как студенты вечные,

Нам век без работы маяться.

Земной поклон демократии

За наши дни беззаботные!

Пью за вас, мои братья,

Товарищи безработные!

Нам горе идет с процентами,

И нет конца этой повести,

А можно бы стать доцентами,

Будь у нас меньше совести.

Но, к счастью, нам всем не нравятся

Предательства руки потные.

Пусть старый мир нами давится,

Товарищи безработные!

Мы любим людей трудящихся,

Во сне и строим и пашем мы,

Мы не в числе садящихся

На шею народу нашему;

Презираем сытые морды их,

Проповеди их рвотные,

Мы, голодные, гордые, -

Товарищи безработные!

Вряд ли им с нами справиться,

Загнать из людей в животные.

Нам слишком людьми быть нравится,

Товарищи безработные!

Наконец уезжаю. Последний свисток.

Если б мир был вот этим вокзальным плакатом,

Я швырнул бы его, как ненужный платок,

Что слезами закапан и в катыш закатан.

Словно рыба, долиною слез поплыву...

Может, позже я в этом сравненье раскаюсь.

Но под молнией, падая камнем в траву,

Даже птицы порой говорят заикаясь.

Высыхает платок, заслоняя собой города.

Мы под ними весь день по туннелям свистели.