Стихотворения 1998-1999 гг. - Леонид Александрович Машинский
С ума! Увы. Из красных кирпичей
Фабричная стена височной кости,
И проломить её не хватит злости
У бьющих кровью внутренних ключей.
И нет снаружи лучшего ключа,
Чем пуля… а глупее пули только –
Не отступаться ни единой долькой,
Звук «А» на стуле пыточном крича.
В лесу
Про добрый лес, про слабые грибы,
Растущие на опали дубовой
Я расскажу. Мне хочется борьбы
Житейской избежать и некой новой
Реальностью наполнить этот день,
Который стал, как путник перед храмом,
И засмотрелся. И лесная сень
Мне гладит сердце – гладит в самом-самом
Сыром подвале узника, едва
Надеющегося на возвращенье
К друзьям и солнцу. Жухлая листва
Под пятками – звучит как поощренье.
Разжать себя, разжать больной кулак,
Открыть все русла Вечному Потоку…
Нагнуться и погладить мёртвый злак
И, ставшую беспомощной, осоку.
Ода сорняку
Не королеве, на царю,
Не даме сердца я дарю
Мои стихи – но в корень зрю
Природе-маме.
Не человеческим делам
Хвалу и славу я воздам –
Но сим невзрачным сорнякам,
Что под ногами.
Какой-нибудь удельный князь
Живёт, весь век превозносясь.
А что он есть? Лишь тлен и грязь,
Лишь прах и нежить.
Так не его же – видит Бог? –
Уж лучше полевой горох,
Уж лучше приболотный мох
Мы будем нежить.
Сорняк даёт обильный плод,
Он дружно, весело цветёт
И наводняет огород,
Как дождь Потопа.
Людей же суетны труды –
Средь бодяков и лебеды
Легко теряются следы
И сами тропы.
Слаб человек и нищ и слеп –
Воюя за насущный хлеб,
Он заключил себя, как в склеп,
Во мрак гордыни.
Ему удел была земля
Дана, но тучные поля
Он объедает точно тля,
Растя пустыни.
Где он прошёл – там лишь песок.
Ему и корм идёт не впрок –
Насытившись, он дует в рог –
К охоте, к бою.
Леса он губит на корню,
Деревья предаёт огню,
Не позволяя даже пню
Засохнуть стоя.
Себе он всюду строит дом,
Железом, щебнем и стеклом
Соря, но не считая злом
Свои деянья.
Где человек – там мор и яд,
Где человек – там гниль и смрад,
Где человек – там сущий ад,
Одни страданья!
Но наш герой совсем другой –
Хоть попран грешной он ногой
И хоть подавлен он тоской
Великих строек –
Но он не потерял лица:
Во имя Сына и Отца
Сорняк пребудет до Конца
И прям и стоек.
Где человечий мёртвый блеск,
Он углубляется в растреск
Холодный стен, и, словно всплеск
Живой свободы,
Он по весне даёт росток –
По стебельку восходит сок,
И раскрывается цветок,
Дитя природы.
И в душно-серых городах,
Как в непредвиденных садах,
Цветки, отбросив липкий прах,
Встают повсюду.
Ура-ура! Пустырь зацвёл!
И вот уж бабочек и пчёл
Над ним кружи'тся ореол,
Прибывших к чуду.
О одуванчиковый бум!
Во мне он будит столько дум –
Так тщится стать угрюмый ум
Лучистым, светлым!
Так хочет мой тяжёлый дух,
Созревши, обратиться в пух
И мчаться, обгоняя мух,
С попутным ветром!
Когда сурепка вся в цвету,
Лелею я в себе мечту
Покинуть эту суету
И с ароматом
Медовым возлететь до сфер,
Где всё изменит свой размер
И превращусь я, например,
В единый атом.
Завет нам – радуга-дуга
И многоцветные луга.
Где насекомые бега
И зуд крылатый.
Здесь каждый маленький сорняк
Раскрыться хочет, точно зрак,
И расправляет, точно флаг,
Хребет горбатый.
И в пору рос, и в пору гроз –
Когда настанет сенокос
И срежет сталь зелёных кос
Великолепье –
Мильоны отсечённых глав
Увянут, на землю упав, –
Но дух благоуханный трав
Взойдёт над степью!
О травы трав! Моря морей!
Герань и горец и пырей!
И побеждающий кипрей,
Насельник гарей!
Марь покрывает свалок срам,
Чертополох жирует там,
Где в торфе понарыто ям
Трудами парий.
Повсюду в мире вдоль дорог
Кипит, у самых наших ног,
Зелёных гномиков мирок,
Не унывая.
Над ними смерть, как злая мать,
Висит, готовая примять,
Но сквозь задавленную рать -
Взойдёт живая.
И есть на ниве ячменя
Ещё приветы для меня –
Парят над ней, шмелей маня,
Осота звёзды.
И тот, кто к ним питает злость,
Сломает зуб об эту кость –
Осот хозяин, а не гость
На ниве поздней.
Вскипает пена сорняков –
Страна ромашек, васильков
Тревожным шумом лепестков
Зовёт далёко.
И волей ласковой дыша,
Переполняется душа –
И – будто бы за край ковша,
Слеза из ока.
Любовь сочится из глазниц
На мягкие ковры мокриц,
И подорожник, павши ниц,
Целуют губы.
И жгучий частокол крапив,
Как первозданный лес, красив,
И сныти маршевый мотив
Играют трубы.
В пыли стоит аскет лопух,
Колючих парадоксов друг,
К нему я простираю рук
Безмолвный трепет.
И, чтоб не заблудилась тварь,
Читая Вечности букварь,
Полынный запах, как фонарь,
Во мраке светит.
Чу, осень по спине мирской
Хлестнула розгой золотой.
Земля откликнулась тоской:
Зачем так рано?
Буреет, сохнет плоть травы –
Видны колдобины и рвы
Уже на стогнищах Москвы
Сквозь флёр бурьяна.
И как последние огни,
Спешат дотлеть в сырой тени
Цветки, столь яркие во дни
Весенней славы.
И Божьей воле в унисон
Впадает зелень в зимний сон,
И снега праздничный виссон
Скрывает травы.
Но и глубокою зимой
Являет подоконник мой
Зелёных постояльцев строй;
И из горшковой,
Ночной почти что, черноты
Торчит отростком правоты
И воплощеньем прямоты
Сорняк бедовый!
Упруга поступь сорняка,
Шагающего сквозь века;
И он дойдёт наверняка,
А мы – едва ли.
Пускай прополкам вопреки
Растут повсюду сорняки –
Пусть бьют они, как родники,
Из недр печали!
Из жизни Аввы Сисоя
Мёртвого сына отец
В келью к святому принёс
И положил на порог
Тело. Когда же святой
Взор обратил наконец
Свой из молитвы вовне,
Он увидал, что лежит
Некто пред ним на полу.
Тут рассердился святой –
Так надели ему
Люди с своей суетой.
«Встань! – он сказал, – и иди
Вон!» – и поднялся мертвец,
И торопливо ушёл;
И погрузился святой
Снова в Божественный транс.
Позже, когда он узнал,
Что, не желая того,
Сына отцу возвратил,
Очень святой сожалел.
Не для дешёвых чудес
Он поселился в глуши.
Но, коли вышло уж так,
Значит, то Бог попустил.
